Смоленского кладбища окрест

Людмила Яковлевна на этой улице родилась и живет в частном доме более полувека. Есть с чем сравнить и проследить стремительно ускользающую связь времен и поколений. Ее отец, Яков Александрович Тяпкин, фронтовик, участник парада Победы и еще пяти парадов, до конца жизни избирался уличкомом. После службы в дивизии Дзержинского работал в железнодорожной милиции, награжден орденом за обезвреживание троих бандитов; физически сильный, волевой, занимался самбо.

Вообще-то набившими оскомину разговорами о том, что все разваливается, теряется лик и облик, остается только прах и тлен, никого не удивишь. Но здесь случай особый. Людмила Яковлевна не принадлежит к числу нытиков, которые только критикуют, палец о палец не ударяя. На ежедневную прогулку с собакой она берет большой мешок для мусора. И никогда не возвращается пустой.

Нет, она работает не дворником, не смотрителем кладбища. Панкова почти сорок лет отдала медицине. Трудилась в железнодорожной больнице, потом на «Скорой помощи», сейчас на пенсии. Но ежедневно оказывает неотложную экологическую помощь окружающей среде, которая бездумно, но методично губится и гробится.

Пройдем с Людмилой Яковлевной по окрестностям Смоленского кладбища. Начнем с улицы Тертия Филиппова.

«От уличного освещения, — начинает Л. Панкова, — остались редкие бетонные столбы. Их растаскивают потихоньку. После того, как база-40 разделилась, и большая ее часть стала объектом гражданским и муниципальным, улица стала разрушаться. А такая была чистая, тихая, спокойная, без хулиганья. Тротуары пролегали в трех метрах от домов. А сейчас некоторые частные владения разрослись так, что две машины по проезжей части едва разъезжаются.

Столько командиров сменилось, а забор не обновляется, гниет, дряхлеет; латают его день и ночь, каждый день стучат молотки. Люди, которые после войны заселяли наш край, умерли, пришли новые, со своим уставом.

Еще при А. Харченко по просьбе жителей у кладбища установили водозаборную колонку, чтобы на могилках убираться, цветы поливать. Сегодня ее используют для мытья автомобилей. Автомобиль стал не средством передвижения, а способом самоутверждения. Развешивают на ограды коврики, тряпки, включают музыку — и вперед. Вода течет рекой, и никто слова не скажет. Мне больше всех надо, кричу, ругаюсь, стыжу — до лампочки. А мимо в трусах пробегает физкультурник один, влиятельный такой господин, хоть бы раз язык протянул, ухмыляется только снисходительно. Кроме блюстителей собственных автомобилей, хватает с лихвой прочего бардака.

Вот смотрите: кладбищенская ограда выпилена, ее сдают на металл. Между прочим, под носом у часового. Не его территория, понятно, что он должен охранять свою, смотреть в другую сторону. Но все же на редкость дерзкие воры. Так быть уверенным в абсолютной безнаказанности…

Хотя был такой случай. Я четвертую овчарку держу, ежедневно с ней гуляю, каждую тропинку знаю. Так вот, шла с собакой возле вышки, смотрю, на кладбище трава горит, вот-вот деревья займутся. Кричу часовому, чтоб вызвал пожарных, сообщил в часть. Не пошевелился…»

Ну, это как раз простительно. Помнится, перед заступлением в караул один майор из нашей части инструктировал часовых таким образом: «Как вы поступите, если в нескольких метрах от охраняемого вами объекта загорится дом, а в нем дети?» Если некоторые впечатлительные отвечали, что помчатся спасать, на следующий день их заставляли зубрить устав до посинения.

Он прекратил свои идиотские расспросы после ответа одного студента: «Товарищ майор, я не покину пост, даже если увижу вас, объятого пламенем, в двух метрах от себя». Захохотал майор, и студента не наказали.

Подходим с Л. Панковой к кладбищенским воротам. В нескольких метрах от переполненного железного корыта, вдоль могил, валяются банки из-под краски, ржавые ведра, унитаз, матрасы, шифер. Горы мусора.

«В прошлом году, — продолжает Людмила Яковлевна, — на братскую могилу приезжали девяностолетние ветераны. Один сказал: «Когда приезжаешь в ваш орденоносный город воинской славы, ощущение такое, что дороги и мусор не убирались со времен освобождения». И внутри кладбища не лучше. Вот, пожалуйста: убрали у своей могилы, а мусор к чужой подкинули — и трава не расти.

На братскую могилу уже 52 года хожу, с детсадовских времен. Кстати, дом, в котором располагался детский садик, до сих пор цел, он принадлежал известной в Ржеве семье Колларов.

Раньше солдаты кладбищенскую ограду красили, а теперь, убирают к 9 мая — и все. Да и осталось их всего ничего».

— Людмила Яковлевна, а был на Смоленском кладбище когданибудь порядок?

— В семидесятых годах.

— И что с тех пор произошло?

— Сначала перестройка, потом все остальное… Люди были трудолюбивее, уважительнее к памяти умерших, трепетнее. Не было в народе такого: я живу в замке, а ты — плебс, смерд, никто. А ведь у самого ни интеллекта, ни культуры. Когда я работала на «скорой», к нам врачи из Твери приезжали лекции читать. Они говорили, что происходит процесс деградации населения. Тогда не прислушивалась, а последнее время все чаще припоминаю ту лекцию. Доказательства Людмила Яковлевна приводила уже в другом месте, на живописном волжском берегу.

— Я эту поляну за лето четыре раза убирала. И опять кто-то пировал прямо на дороге. Следы костра, бутылки, мусор. А загляните сюда. Вот это выбрасывают владельцы магазинов. Когда строятся, они этим огораживают территорию. Володя Карпов, предприниматель, заботится о том, чтобы не загаживали берег, не сновали на машинах, прорывает рвы, но все равно ухитряются проезжать. Здесь воздух такой чистый, вода в Волге не загрязнена, море полевых цветов, такая красота, рай! И ничего не можем сохранить. Живое не умеем беречь, за умершими не хотим ухаживать. Дичаем, деградируем. А какими были наши родители? У людей, прошедших ад войны, такая внутренняя доброта, чистота, красота. И как они помогали друг другу! А у этих — ничего святого. Ты отдыхай, кто ж против, но убери после себя. Сгреби, подбери, поедешь мимо контейнера, выбрось — не трудно же! Не научил никто, а до самого не дойдет никогда.

В отличие от прочих пассивных обличителей, у Л. Панковой есть право так говорить. Но и она спохватывается и продолжает уже не столь обреченно: «На Казанском кладбище нет такого безобразия, потому что там церковь действует, священники не позволяют довести места захоронения до такого свинского состояния. У нас поставили часовенку, но ее тут же ограбили и потом несколько раз залезали. Храм нужен, построить его можно, это все отговорки, что нет подъезда или подхода».

«На братской могиле, — продолжает Людмила Яковлевна, — свалка с двухэтажный дом была, ее сожгли недавно. Здесь стоял когда-то контейнер. Командир велел его убрать — убрали. Но мусор продолжают носить.

Мне помогают ребята из компартии, мы под красным знаменем ходим, другого нам не надо. А эти демократы что могут? Дворцы вон строить в неразрешенной зоне. К воде вплотную подбираются, а положено 500 метров. Электролинию на столбах бетонных протянули на километры, а я больше года просила деревянный столб возле моего дома заменить, потому что он наклонился так, что однажды провода упали на забор, и чудо, что никого не убило. За свои деньги пришлось приобретать и столб, и провод.

Законы напринимали — и смех, и грех. Я перестала работать на «скорой» в прошлом году, когда велено было пьяных подбирать и до дома сопровождать. Какойто министр, видать, за границей насмотрелся. Гуманно, нет слов. Особенно, если учесть, что у нас на город и район семь машин работало и врачи почти все поувольнялись. Но подбирали — нечего делать. Как-то одного болезного до калитки довезла, жена увидела и взмолилась: «Увезите это сокровище туда, где вы его нашли». Складывали их штабелями в гаражах, а машины стояли во дворе. «Больные» всю ночь лежат на носилках, мокрые, вонючие; утром встают, свободно уходят, спасибо не говорят, да и кому оно надо, их спасибо. Зимой возили пьяниц в больницы, чтоб избежать обморожения… Врачи со «скорой» ушли, оставшиеся стали роптать, жаловаться в Тверь.

— И чем закончилось?

— Пришла бумага из Твери с указанием продолжать курс на гуманизацию.