Каска

Несмотря на хладнокровие, печать смерти читалась на его лице...

М. Лермонтов, «Фаталист».

Николай Ознобихин, молодой человек плотного сложения, закончил школу в сельском райцентре, работал на тракторе и ждал осеннего призыва в армию, в которой все оказалось просто. Подъем в семь  утра, туалет за казармой на двадцать очков, физзарядка на плацу в сапогах, но без рубахи, несмотря на мороз, умывание по пояс из длинного рукомойника. И, как завершение утра — завтрак за деревянным дощатым столом кашей из перловки с мясом и горячий чай из алюминиевых кружек. Кашу раскладывал москвич Комаров, высокий сержант с красивым насмешливым лицом. Сначала он кидал черпак старослужащим — свердловчанам Крепаку, Бабкину и Мадамкину, потом новобранцам из колхозов, среди которых был и Николай, а уж потом очередь доходила до «чурок». Так звали выходцев из Средней Азии: коренастого кривоногого казаха Тимербекова и узколицего узбека Саидова. Мясистый литовец Шимкус, каптенармус роты танкистов, иногда оставался за Комарова и тоже делил пищу между солдатами, стараясь ему подражать — оставлял мясо на дне, а потом добавлял любимчикам.

Самое трудное для Ознобихина было стоять в наряде, например, охранять танки — мрачные громады металла в чехлах. Два часа тянулись как вечность, смертельно хотелось спать. Он ходил, змейкой огибая каждый танк, чутко вслушиваясь в ночную тишину. По истечении ста двадцати минут вдали слышались шорохи, иногда тлел огонек сигареты, и тогда он громко кричал: «Стой! Кто идет?!»

Смена караула занимала две минуты, он шел бодрствовать в караульное помещение. Проще говоря, дремать, а уж потом, спустя два часа, спать, не раздеваясь и не снимая сапог.

… Два года пролетели незаметно. Ознобихин вернулся в деревню. В колхоз уже не тянуло — так он оказался в милиции. По вечерам посещал спортзал, хотелось походить на знаменитого Рембо, с автоматом на мощной груди и в тельняшке.

В милицейской работе романтики не оказалось. Какие-то бомжи с выбитыми зубами, пьяные драки, семейные ссоры. Поэтому с готовностью согласился поехать в Чечню, участвовать в так называемой спецоперации, о чем радостно сообщил родителям и невесте Насте.

— Так ведь убить могут, — сокрушалась мать.

— А ты не «каркай», — заступился за сына отец, — им каски выдают, денег заработает...

Невеста расстроилась:

— Уедешь, я замуж выйду...

— Ну и выходи, — они поссорились, а Николай отбыл на Кавказ.

Шел 2002 год — самый разгар второй войны с Ичкерией.

Ознобихин делал открытия. Во-первых, не было длинного стола и вкусной каши с мясом, а была тушенка и лук на завтрак, обед и ужин. Вокруг все было пропитано запахом лука, который он не терпел. Во-вторых, не надо было ходить в наряд — сама служба была сплошным нарядом на блок-посту, вокруг которого лежало минное поле, чтобы внезапно не напали «чехи». С блок-поста просматривалась пыльная грунтовая дорога, ярко-зеленые склоны гор, а вдали снежные вершины, воспетые классиком. В-третьих, Ознобихин узнал, что такое «зачистка». Которых, по словам опытных солдат, бывает две: мягкая и жесткая, когда сначала в окно кидается граната, а потом спрашивается: «Боевики в доме есть?» В-четвертых, пришло ощущение страха, витавшего в воздухе, идущего от встречного чернобородого, с пронзительными глазами, чеченца; темноты, спускавшейся плотно и резко, кустов, что покачивались перед блок-постом. Да, на груди Ознобихина висел АК, были нож, гранаты, бронежилет и, наконец, камуфляжная каска, которую Ознобихин никогда не снимал. Над ним посмеивались, но он не обращал внимания, фатально веря в ее защиту.

Домой контрактник Коля писал: «Служба у нас тихая, спокойная, по утрам делаю зарядку (Коля имел в виду расстреливание пустых консервных банок в шесть утра и то, что ночью никто не напал, они остались живы). Часто пьем чай под яблонями (подразумевался поход на рынок за спиртным и выменивание патронов на водку)».

Однажды поступила команда прочесать деревню, в которую, по данным разведки, зашли на отдых раненые боевики. Проверить документы и поискать оружие в подвалах. Среди спецназа ходила поговорка: местные жители поливают огороды не водой, а машинным маслом, чтобы закопанное оружие не ржавело. Ознобихин вошел в калитку первого дома. Внутри было тихо. Выглянувшая из многочисленных дверей морщинистая чеченка плюнула в его тень и скрылась. «Не к добру это», — подумал суеверный Коля, поводя вокруг себя автоматом, чувствуя, что вспотел. В дальней комнате, сбившись в кучу, сидели черноглазые испуганные дети...

«Рембо» вышел во двор, облегченно перевел дух, снял каску, вытер банданой белый, незагоревший лоб. Шальная пуля, словно обрадовавшись, что наконец нашла свою цель, бескровно вошла в череп, оборвав короткую жизнь.

П. Боголюбов.