Logo
Версия для печати

Лешка-балалаечник

Алексей еще в младенчестве потерял слух, но на удивление всем отлично играл на балалайке и «русского», и кадриль, и цыганочку, и застольные песни

Алексей еще в младенчестве потерял слух, но на удивление всем отлично играл на балалайке и «русского», и кадриль, и цыганочку, и застольные песни. Настраивая балалайку, он каким-то внутренним чутьем улавливал звуки музыки. Во время войны его семья, мать и четыре сестры, были эвакуированы в Кимры. Там 13-летний Лешка был единственным кавалером, не считая малолетних детей и семидесятилетних стариков.
Вечером девчата, уставшие от копки противотанковых рвов и торфоразработок, собирались на посиделки. Вспоминали о своих любимых, обсуждали положение на фронте и, конечно, сочиняли и пели частушки.  Лешка со своей балалайкой был в почете. «Сыграй, Леша!», — просили девчата. И парень играл на подаренной ему дедушкой Иваном балалайке. А девчата, меняя друг друга, выходили в круг и пели, приплясывая, как бы назло этой проклятой войне:
Гитлер, чтоб тебя продрало,
Всех парней у нас забрал.
Сам копай себе могилу,
Распроклятый раздолбай.

Фриц сулил подруге Нинке
Пуховые свитера.
Но взорвался Фриц на мине,
И ни пуха ни пера.
Одна частушка была хлеще другой. Лешка играл. Немели пальцы, а девчата не унимались, пели и пели, приговаривая: «Играй, Лешенька, играй!». Не выдержав их неистового озорства, выходила бригадир, пожилая женщина Евдокия: «Хватит, вертихвостки, с ума сходить. Завтра рано вставать, на торф поедем, выспаться надо». И девчата, опустив головы, плелись по домам. Леша, выбравшись из плена частушечниц, шмыгал к сестрам на теплую русскую печь, которую отвели для их семьи хозяева.
Когда Алексей с матерью вернулись в родную деревню Кохнево, дома своего не обнаружили. Но его месте зияла глубокая воронка да обгорелые бревна. Приютила их дальняя родственница тетя Аня, чей маленький домик уцелел на окраине села. Семья Лешки стала меньше, простудились на торфоразработках и умерли две старшие сестры. Среднюю, Елизавету, тетя взяла в Ленинград, где ей было суждено пережить блокаду. Елизавету, полуживую, вывезли через Ладожское озеро. От отца не было никаких вестей. Так и не дождалась его Лешкина мать. До последних дней своих ждала, не верила в его смерть.
В пятидесятые годы Алексей работал плугарем. Тогда и познакомился с будущей женой. Пахали с трактористом поле на высоком склоне. Рядом, вдоль речки, пролегала дорога, с ее крутого спуска съезжала повозка. Управляла конем девушка. Конь то и дело рвался в галоп. Натянув вожжи, девушка старалась его удержать. Вдруг конь рванул и помчался, а соскочившее с оси телеги колесо покатилось впереди повозки. Остановив трактор, Алексей побежал на помощь. Но девушка, направив коня в кусты ивняка, остановила его. Догнала колесо, быстро надела  на ось телеги, вывела коня на дорогу. Боязливо оглядываясь на бежавшего высокого кудрявого парня, вскочила на телегу и начала погонять лошадь. Леша не понимал, как у девушки так все ловко вышло. Смотрел вслед удаляющейся повозке, словно заранее знал, что обязательно догонит свою судьбу.
Так и случилось. Когда Алексей вернулся с работы, за окном было уже темно. Комнату освещала керосиновая лампа. На столе пыхтел самовар, за столом сидели хозяйка и незнакомая женщина. Мать, доставая из русской печи пузатый чугунный котел с теплой водой, шепнула сыну: «У нас гости». Затем поставила корыто и ковшом стала поливать сыну на руки. Умывшийся и переодевшийся парень прошел из чулана в комнату и любезно поздоровался с присутствующими.
На столе попыхивал блестящий медный самовар, рядом на подносе лежала горка сушеной сахарной свеклы. От заварочного чайника, возвышающегося, как купол, над конфоркой самовара, поднимался парок, наполняя комнату ароматами мяты и зверобоя. Мать поставила на стол тушеную картошку и квашеную капусту, посыпанную зеленым лучком. Алексей с аппетитом принялся за еду.
«Катенька, а ты как же до нас-то? Пешей, что ли?» — спросила хозяйка, тетя Аня. «Да нет, Анют, я с Леной, Мотиной сестрой, она бочки под керосин привезла, завтра за керосином приедет, я с ней и до дому». Алексей, прожевывая картошку, спросил: «А лошадь случаем не пестрая с белой мордой?» «Да, пестрая, и морда белая. Это мерин,  Гордый кличут, все его боятся запрягать. Сноровистый такой, под гору не умеет спускаться, идет вскачь. Только Лена не боится его запрягать, Гордый ее слушается». Леша рассказал, как с горы спускалась повозка. «Говоришь, умчалась и помощь твоя не потребовалась? Да, она такая, не зря ее Огоньком кличут. Так в деревне и зовут — Ленка-огонек. Трех братьев в войну потеряла, осталась с матерью, всю мужскую работу тянет. Да и Мотюшка мой, ее брат, без руки да израненный весь. Сколько осколков в теле заросло, долго ли протянет? Поэтому нам тоже приходится к Ленушке обращаться».
Алексея заинтересовала Лена-огонек, он с нетерпением ждал следующего дня, когда «огонек» должна была приехать за керосином. «Надо будет ей помочь коня с горки спустить, а то опять размыкает», — думал Алексей.
Он издали увидел, как неторопливо поднялась в гору повозка и, чуть выждав, вышел на гору. Из-за поворота показалась знакомая лошадь, на телеге веревками была привязана бочка, впереди сидели две женщины в белых платочках. Алексей узнал тетю Катю, она что-то серьезно говорила спутнице, жестикулируя. Увидев парня, женщины спешились; конь, почуяв незнакомого мужчину, поднял морду и зачирикал.
Алексей вызвался сесть на телегу и помочь спустить повозку с горы. Достал приготовленный шест, застопорил задние колеса повозки, просунув жердь между спицами. Лена взяла коня за уздечку с одной стороны, с другой узду подхватил Алексей. Тетя Катя села в телегу и натянула вожжи. Конь, почуяв рядом мужскую силу, уже не рвался вперед, а шагал осторожно, таща за собой поклажу. Завершив спуск, Алексей освободил колеса. Лена прыгнула в телегу, взяла у женщины вожжи, поблагодарила парня за помощь. Повозка помчалась по пыльной дороге, а парень долго смотрел вслед. Кучер ему очень понравилась. Краснощекая, с голубыми глазами, кудряшками русых волос на лбу, выбивавшихся из-под белой косынки. Избалованный вниманием девчат в послевоенное время, Алексей никак не мог выбросить из головы образ Лены-огонька и после праздника Покрова решил навестить тетю Катю, чтобы увидеть понравившуюся девушку.
Дом Матвея, брата Лены, находился на краю деревни. Тетя Катя обрадовалась Леше, пригласила его в комнату — поговорить с мужем, пока  она соберет на стол. «А вы не могли бы Лену на чай пригласить?» —  смущенно попросил парень. «Я так и поняла, ранила твое сердечко наша Ленушка. Жди, до свекрови сбегаю». Оставила мужчин разговаривать и пошла к свекрови Марфе Федоровне. Та пригласила ее попить чаю с пышками, но тетя Катя отказалась. «Мама, гости у нас, пусть Лена придет мне помочь да пышек прихватит».
Лена, покормив коней, расчесала непослушные кудряшки, заколола их гребешком, оделась, взяла блюдо с пирогами и отправилась к брату. Смело вошла в комнату: «Здравствуй, Мотя, вот, мама пирогов прислала» —  Лена прошла вперед да так и застыла с пирогами, не зная, то ли пройти вперед, то ли повернуть к двери. За столом в переднем углу сидел парень, который снился не раз и так взволновал ее сердечко.
 У Марфы Федоровны народилось 19 детей. В живых к началу войны осталось семеро. Две дочери, Елена и Анастасия, да пять сыновей: Матвей, Николай, Иван, Михаил и Анатолий. Николай и Иван пали в ржевских лесах, Михаил 14-летним подростком убежал на фронт к брату Матвею бить фашистов. Был сыном полка, дошел до Берлина, пал от пули немецкого снайпера у стен рейхстага. Анатолий, девятнадцатый по счету, поскребыш, выжил на лебеде, крапиве да лепешках из мороженой картошки и продолжил династию Ефимовых. Когда Лена вспоминала про лебеду и крапиву, спасших ее брата, бабушка Марфа поправляла: «Что же ты, дочь, про молочко-то «колчаковское» не вспоминаешь? Ведь Толика частенько Антонина Колчакова баловала».
А дело было так. У всей деревни немцы скот порезали. Ни курицы, ни поросеночка, ничего не оставили. А Миша-Колчак хитрый мужик на деревне был, коровушку свою жижей навозной поливал. Придут немцы во двор, а коровушка стоит грязная вся, с нее течет жижа навозная да и вонь разносится. Заплюются немцы: «Швайн, швайн», а корову не берут. Ночью хозяйка Антонина коровушку вытрет, вымоет да и подоит, всех сирот напоит молочком. Так всю зиму продолжалось, пока немцев не погнали. Сохранил Колчак Буренку одну на всю деревню. «У нас тоже петух двух куриц от немцев под сараем прятал, —  продолжает бабушка Марфа. — Да все равно не уберег. Подстрелили его немцы и кур поймали. А мне немец пальцем пригрозил — партизан, матка, партизан. Так и не поняла, кто партизан — я или петух». Вспоминая это, она сжимала кулак, словно грозила им вслед кому-то злому.
Перед оккупацией немцев Лена с подругами работала на торфяниках, когда полетели немецкие самолеты и стали сбрасывать бомбы. Все девчата с визгами и криками разбежались по лесу к болоту. После налета на место работы вернулась Лена и ее подруга, Шура Малышева, остальные в страхе попрятались по домам. Девушки тоже решили идти в деревню, до которой было около 30 километров. На вторые сутки, голодные и измученные, грелись дома на русской печке, когда в дом влетел брат Лены, Николай. Отозвал в сени мать, что-то долго ей говорил, затем позвал сестру: «Немцы уже в Горовадке, в Луковниково в военкомат мы не попали, не успели дойти. Будем сражаться сами, нас пока 34 человека. Береги мать, если сможешь, через две недели буду ждать в Малиновке у тети. Себя береги, старухой прикинься, так проще». Собрал вещи, еду и ушел. Через два дня в деревню нагрянули немцы. Вели себя как хозяева. Выбрали четыре просторных дома, в которых расположились. Маленький домик Ефимовых им не приглянулся. Зайдя туда, увидели испуганного мальчонку да трех грязных старух. «Шпик, матка, шпик!» — кричал долговязый немец. «Нету спичек, нету», — вышла вперед непрошенному гостю Марфа Федоровна, прикрывая собой размалеванных сажей девчат, Лену и Шуру. Под полом чулана некстати взвизгнул чей-то испуганный поросенок, припрятанный девчатами день назад. Немец засмеялся, оттолкнул хозяйку, та чуть не упала на перепуганных девчат. «Шпик, матка, шпик», — разозлился долговязый, поднял крышку пола и вытащил за заднюю ногу визжащую добычу.
 Немцы задержались в деревне надолго, и подруги не расставались со своим старушечьим нарядом. Один раз в дом к Ефимовым забежали деревенские девки, посмеялись над ряжеными подругами и пригласили на вечеринку в один из домов — там немцы добрые, не обижают, на губной гармошке играют, танцы устраивают. «Идите, танцуйте, — отказались Лена с Шурой. — Недолго им танцевать осталось, и вы дотанцуетесь. А про нас забудьте, мы своих ребят ждем».
 Обвязанная рваной шалью, опираясь на посох, брела Лена по оккупированной земле к своей тете в Малиновку, где встречалась с братом Николаем. Брат с товарищами организовали подпольный партизанский отряд. В одну из таких встреч к Лене вышел не Николай, а его друг Анатолий. Он показал девушке место, где ее брат подорвался на мине. Коле оторвало ногу, он умер от потери крови. Лена не слышала ребят, которые говорили добрые слова о товарище, а старалась запомнить место: лесную поляну, березу, бугорок, чтобы после войны перезахоронить брата или хотя бы привести в порядок могилку. Потом она не раз пыталась найти то место, но так и не смогла. Из Колиных друзей, которые при наступлении примкнули к сибирской дивизии, тоже никто не вернулся домой. Лена всегда говорила: «Коленька сам себе судьбу накликал. Бывало, до войны как соберемся, он всегда песню любимую заводил: «Как умру я умру, похоронят меня, и родные не узнают, где могилка моя». Так и получилось, не нашли мы могилки, только лесные пташки ему песни поют».
Возвращению с фронта Матвея Лена была рада больше всего. Увидев живым своего первенца, пошла на поправку и Марфа Федоровна, которая слегла, узнав о том, что трое сыновей уже никогда не вернутся домой. Матвей прошел всю войну, от первого до последнего дня, вернулся израненный, со множеством застрявших в теле осколков. Но он никогда не унывал. Деревенская ребятня с замиранием сердца слушала его рассказы о страшной войне,  боевых товарищах, о разных ситуациях, случавшихся с ним на фронте. Матвей считал, что чудом остался в живых. На Курской дуге все полегли, а его в госпитале выходили. Жалел, что в Берлине повоевать не пришлось, под Прагой задержался. «Сохранило меня материнское благословение да молитва Господняя, — считал парень. — Под Гомелем я с двумя товарищами отправился в разведку. Когда возвращались назад, нарвались на отряд фашистов. Одного бойца скосила автоматная очередь, он закрыл собой нас. Второго, смертельно раненного, я вытащил в ближайший лес. Саша, так звали друга, был ранен в живот и плечо. Я, как мог, перевязал его, натаскал чистого мха, приложил к ранам. Нательной рубахой перевязал. Саша терял сознание, приходя в себя, просил его оставить. Я, отдохнув, продолжал тащить его к своим. Пробирались лесом. Рана оказалась серьезная. На вторые сутки боец умер, скорее всего, от потери крови». Матвей, сворачивая цигарку пальцами уцелевшей правой руки, вспоминал, как прощался с другом, как, оставшись один, обессиленный, без еды, продолжал двигаться. Как, обхватив ствол ели, пытался поймать ртом снежинки, казавшиеся такими большими. Как подкосились колени и он упал, пролежав в беспамятстве на мерзлой земле неизвестно сколько. Вспоминал то ли сон, то ли видение. С неба на него смотрел образ Николая Чудотворца, такой же, как на иконе, что осталась у матери. Голос молвил: «Раб божий, ты будешь жить, вставай, направо держи, там найдешь пищу и спасение, тебя ищут и ждут».
 Матвей на четвереньках прополз в указанном направлении и заметил лесную тропу. Возле нее в кустарнике трепыхалась подраненная перепелка. Солдат утолил голод сырым мясом и отправился дальше. Вскоре услышал голоса. Это было спасение — наша разведка. Четверо суток они искали наших бойцов и, потеряв всякую надежду, возвращались в часть. Об этом случае Матвей рассказывал редко. Вспоминал, что под шквальным огнем, где, казалось, вся земля изрешечена вражескими пулями, его выручал то случайный камень, то пенек, за который он, стреляя по врагу, прятал голову. А вот телу —  Матвей был почти двухметрового роста — досталось сполна.

***
 Впервые придя в дом тети Кати и дяди Матвея, Алексей почувствовал себя, как в родной семье. Радушный прием, интересные собеседники, речь которых глухой парень понимал по губам, да еще дивчина, ради которой он протопал 12 километров по осенней распутице. И вот перед ним Лена, с пирогами в руках, смущенная и раскрасневшаяся. Леша встал и собрался пойти навстречу девушке. Лена быстро поставила пироги на стол и повернула к двери. Но вовремя подоспевшая тетя Катя взяла девушку под руку и усадила напротив Алексея. Поставив перед гостьей чашку чая, сказала: «Вот, Ленушка, ты парню очень понравилась. Он не нас с Мотей пришел проведать, а тебя повидать. Ты чайку попей, с Алешей пообщайся. Он с матерью у моей сестры проживает, дом свой достраивает». Лена залилась краской. Она не смела поднять глаз ни на брата, ни на Алексея. Отодвинув недопитую чашку чая, сказала, что ей пора и встала из-за стола. Алексей вышел за ней.
 На улице Лена оживилась: «Хорошо вы с тетей Катей поступили, даже меня не предупредив. А ты молодец, ловко придумал, как с горы строптивого коня спускать надо, я потом всегда жердь с собой на телеге держала и тебя вспоминала, когда коня с горки спускала». «Неужели вспоминала?» — Алексей хотел положить руку на плечо девушки, но та отпрянула в сторону. «Дикарка» — подумал Алексей. Лена запретила парню себя провожать, сказав, что не хочет, чтобы по деревне пошли слухи. Так строго посмотрела на парня, что тот не посмел ослушаться. «Я  тебя буду ждать через неделю у тети Кати» — крикнул Леша вслед убегающей девушке.
 Каждую субботу, в пургу и мороз, Алексей спешил на самодельных лыжах к Лене на свидание. Встречались у Матвея, слушали у самовара рассказы фронтовика. Парень все больше и больше узнавал о своей невесте, чувства крепли с каждой встречей. Лене тоже нравился Леша, и неделя до встречи с ним казалась ей годом. Узнав, что у него плохой слух, очень удивилась. Когда он сидел к ней спиной и не реагировал на ее слова, тетя Катя пояснила, что Леша понимает собеседника по губам, поэтому внимательно следит за говорящими. Это не оттолкнуло девушку, наоборот, усилило внимание к парню.
Закончив весенние полевые работы, истосковавшись за долгую разлуку, Алексей пошел не в дом Матвея, а к Лене. С намерением больше не расставаться. Алексей и Елена прожили 67 лет. К их золотой свадьбе мы готовились заранее, но ничем не выдавая намерения родителям. Под выходные нагрянули всей семьей — дети, внуки. Накрыли стол, украсили дом, объяснили причину визита. Родители, занятые хозяйством —  огородом и деревенскими хлопотами — удивились. Маму уговорили сделать прическу и макияж. Ее наряжали в одной половине дома, отца —  в другой.
 Когда отец прошел к столу, где сидела его любимая спутница жизни, он долго рассматривал ее, будто видел впервые. Мы встали и под аплодисменты кричали: «Горько!». Отцу в подарок купили балалайку, привязав к ней огромный бант. Отец долго держал инструмент в руках, словно что-то вспоминая. Потом произнес: «Пальцы от нее болели, девчата играть просили, теперь из них, поди, никого в живых нет».
Настроив инструмент, в этот вечер Алексей вспомнил все наигрыши, даже спел вместе с Леной «Как при лужке лужке». Мы слушали, словно зачарованные, а потом пустились в пляс, вспоминая веселые частушки. •

© Еженедельная общественно-политическая газета "Быль нового Ржева". При использовании материалов обязательна гиперссылка на источник.