Орава в сорок лап

— Как поживают твои десять кошек? — спрашивает дочь по телефону подругу из Твери.

— После того, как ты у меня гостила год назад, осталось шесть. Когда мы расстались с благоверным, он сделал благородный жест при дележе имущества: забрал своего любимого тезку Ники, а остальную прорву дозволил содержать мне. Расцеловал на прощанье их когти ­— и рванул свои. Помнишь у Долиной: «И попросите мира назавтра,/ Слаще меда его колдовство,/ И полюбите тираннозавра,/ Поцелуете когти его»?

Детей молодым Бог не дал. За пять лет перед тем, как развестись, они развели живность; фауна ползала, летала, порхала по всей двухкомнатной квартире, мирно сосуществуя друг с другом, не пожирала и не кусала хозяев. И что удивительно — ни в комнатах, ни в длиннющем коридоре, ни в санузле — и захочешь, не унюхаешь ничего зловонного. Порядок в домашнем зоопарке царил, как в операционной. Ворчали, правда, мамы — свекровь и теща — когда навещали детей. Мол, чем гробить столько сил на вашу экзотику, мерзких мадагаскарских тараканов, завели бы козу на балконе или поросенка.

У Ольгиных родителей всегда жили кошки или коты, но по одной особи, разумеется. На лето их увозили в деревню к бабушке, некоторые добровольно «прописывались» в сельском поселении, как кошка Динка, матерая ворюга, гроза кроликов и взрослых кур.

Диана-охотница не боялась даже дяди Васиной двустволки, а под заливистый лай истребителя котов, годовалого щенка лайки Байкала, засыпала на макушке столетней ветлы. Вела внеземной образ жизни — в деревне жил не один чертов Байкал, хватало этого отродья; по заборам, деревьям, кустам пробиралась на водопой к роднику, полевых мышей ловила на стогах и сеновале, наловчилась хватать и летучих, — то есть на землю почти не спускалась.

Диану зауважали деревенские старожилы, когда она загрызла коршуна, притащила на крыльцо задушенного хорька, а однажды зимой до полусмерти поцапалась с лисой. Все знали, что доблесть и отвагу кошка проявляла в корыстных целях, устраняя куролюбивых конкурентов, но больную навестил даже дядя Вася, принес куриных потрохов и отпаивал бульоном.

Тишку, того в деревне не любили. Знамо дело, дачник, ленивый, как все городские коты и люди. В лес Тишка ходил верхом на папе, терпеть не мог грибы, особенно те, что растут в кустах: ветки больно хлещут по морде, а в корзину почему-то не разрешают залезать. Ягоды обожал, особенно чернику. Когда ее много, хозяин усаживался наземь, и тогда можно было подремать у него на загривке под убаюкивающий писк комарья и пьянящий запах хвои. Слезал Тишка с папиной шеи крайне редко. Заметит издали стебель, цветущий бело-фиолетовым зонтиком, завопит: «Туда!». По стеблю спустится хвостом вверх, вгрызется в землю и появится с корнем в зубах, разящим аптекой. Бабушка Тишку хвалила за это снадобье, которое называла «валерьяном», папа похихикивал, мама косилась: «Алкаши на мою шею». И хотя это было неправдой, папа возражал весело: «Ну, Тишка-то, допустим, на моей».

Какого кота живущие отдельно от родителей молодожены завели первым, Ольга уже и не помнит; почему их оказалось десять, тоже странно. Кажется, кого-то забыли стерилизовать, выходит как минимум — одну пару.

Точно: первым был Тишка. Его подбросила мама Ольги. Сплавила, сбагрила. Сказала: «У него испортился характер, как только вы уехали, вредничать стал, метить стены, гадить во всех углах».

— Живи, Тихон, — обрадовался Ники, супруг-биолог, — у мамы характер тоже не пушистый, не зря ж ты валерьянку гложешь… Осекся, встретив рысиный взгляд Ольги (точь-в-точь как у мамочки — от такого непроизвольно обгадишь все углы). То была первая кошка, что пробежала между молодоженами.

Сердобольный супруг принес как-то беленькую кошечку без задней лапки. Пригрели, выходили, она через полгода на трех носилась — сороконожка позавидует. И никто не подумал, что Тихон и Белка… Короче, котов и кошек стало семь. Роды были тяжелые, принимал сам Ники. Первенца назвали в честь акушера. Мама подначивала, мол, топить их надо, Ольга кивала. «Я что вам, царь Ирод?!» — заорал оскорбленный биолог. И это была вторая пробежавшая кошка.

В ветлечебнице им сделали скидку: каждая третья операция бесплатная. Раз, куря возле больницы, супруг увидел коробку, замотанную скотчем, сбоку кто-то прогрыз или продрал дыру. От коробки тянулся красный след. Окровавленный, тощий, рыжий скелет с хвостом отползал прочь. Ники подхватил существо и вломился в кабинет без очереди. Кошка оказалась слепа. Врачи ее напичкали уколами и сказали: «Ребята, какая-то сволочь подбросила нам старое, слепое, беззубое животное. Если вы возьмете ее к себе, остальных ваших кисок мы обезвредим бесплатно”. Слепая Машка прожила три года. Умерла от старости.

Еще один приплод (неловко все же было злоупотреблять добротой ветеринаров) пережили безболезненно. Ольга раздала котят, и осталось всего десять. Полноценный Тихон с собратьями-скопцами жил дружно, а на бесполезных «обесточенных» дам смотрел, как на мягкие игрушки. Он был единственным, кого выпускали во двор.

Остальные поначалу имели доступ во все комнаты, но после того, как трехлапая Белка провалилась в аквариум с мадагаскарскими тараканами, и они разбежались по всей квартире, котам отвели только коридор и кухню.

Спали клубком друг на друге. Коты — на холодильнике, кошки — на коробке от пылесоса. Ели из четырех мисок, туалет имелся у каждого свой. А запаха не было только потому, что два часа после прихода с работы уходило на мытье и проветривание. Не каждому дано такое вынести. Ники-старший не выдержал. Разве кто-то посмеет бросить в него камень?