Из жизни собачьей

Рассказал знакомый из соседнего региона.

Его друг-рыбак Толян устроился на две работы: охранником в стройдвор и сторожем на птичник. Предприятия небольшого поселка городского типа располагались за одним забором, на оба цеха — одна собака. У собаки один хозяин (Толян) и две будки, не считая домашней;  у хозяина — два начальника.

 Собственно, из-за собаки его и взяли на обе работы. Такого зверя увидит грабитель —  отдаст все свое. Кто поверит, что он добродушный при таком огромном росте и свирепой наружности. У собаки была еще одна уникальная особенность: во время лая из пасти вылетало отчетливое ругательство, самое распространенное в простонародье.

 Как пес появился у Толяна — тоже история.

 Сын привез его из армии. Батя, когда увидел, просто сказал: «Ты ж  вроде не пограничник». А мать сперва расцеловала (сына), потом взглянула на кавказского водолаза и запричитала. Только младшие  сестренки-близняшки и обрадовались обоим.  Дружку, пожалуй, даже больше, чем Сережке.

 Сели, выпили, сын стал рассказывать. Когда к полустанку подошел пригородный поезд, прозванный в народе «Красная Тортилла», Серега обратил внимание, что два вагона битком набиты пассажирами, а один пустой. Пассажиры прильнули к окнам и с каким-то кровожадным любопытством смотрели на одиноко стоящего на перроне солдатика с пакетом чипсов в руках. Служивый вошел в вагон и увидел, что он не совсем пустой.

С грустным лицом полукавказской национальности возле двери проводницы сидел пес, а кругом ни души. Сережка от удивления даже не успел испугаться и убежать в другой вагон, как делали все на предыдущих станциях. Он достал из пакетика чипсину, протянул псу: «Будешь?» Нечистокровный кавказец понюхал, есть не стал, но приветливо протянул Сереге лапу. «Ну, привет, Дружком будешь, — сказал Серега, пожав с трудом уместившуюся в его немаленькой ладони собачью лапу, — идем со мной, смотри, как тут безлюдно, это ты, наверное,  всех распугал». Серега прошел в самый конец вагона, пес потрусил за ним, улегся рядом с чемоданом. Проводница просунула голову.

— Не бойтесь, он добрый, хотите, лапу даст?

— Спасибо, я и так концы чуть не отдала. — Проводница вышла из своего укрытия и стала приближаться смелее. — Все на ходу, что ль, повыпрыгивали? Так это твой барбос?

— Я его первый раз вижу.

— Откуда он взялся, не пойму, слышу, шум, возня, давка у двери, и кто-то ругается нечеловеческим голосом. Я с машинистом связывалась, говорю, у меня ЧП, собака матом кроет. Он гогочет, кричит, отцепляй вагон. Дурак. А вам далеко? Через одну? Только собачку, пожалуйста, заберите, ладно? За билет можете не платить, вы нас так выручите…

 «Бать, — говорил захмелевший Серега, — если б ты видел, как этот пес на меня посмотрел.  Ну, скажи, ты смог бы его бросить?»

Толян долго молчал, потом сказал: «Ладно, сынок, прокормим, не война, чай. Бабка твоя при немцах петуха несколько месяцев в сарае прятала. И знаешь, ведь все это время он ни разу не кукарекнул. А ты говоришь, животное».

— Я и не говорю…

Когда Серега с Дружком покинули вагон, первое, о чем Серега попросил: «Голос!» Пес залаял вполне прилично, по-собачьи. Зачем оговорили животное, или у страха не только глаза велики, но и уши?

Так и прижился Дружок в поселке. Серега женился, уехал в город, обещал родителям забрать собаку, потом перестал обещать, а потом и родители перестали просить. 

Договорился Толян с тем и другим начальством и сменщиками,  что цемент он будет караулить в день, а птичник в ночь.

 В курятнике псу еды перепадало, поэтому там он облаивал даже начальство, беззлобно, не ругаясь — просто напоказ. Хитрый пес чувствовал, что начальнице Клавдии это нравилось, и она частенько распоряжалась, чтоб Дружку подбрасывали еду, которая, называлась странным словом «субпродукты», но вполне годилась к употреблению. Официально же пса  трудоустроили, то есть поставили на довольствие, именно на стройдворе. Никакого удовольствия от этого Дружок не испытывал. Попробуй, пойми людей. Короче, в цементной шараге его не кормили, и когда они с Толяном туда заступали, Дружок знал, что охраняет что-то несъедобное, голоса не подавал, весь день спал молча. На начальника стройдвора, мордатого, вечно жующего, смотрел искоса, мол, ты рябчиков-то доедай-доедай, дожевывай, недолго осталось.

 Толян у Дружка слыл добрым малым, даже чересчур. Зачем-то прикармливал трех приблудных кошек и двух бродячих сучек. Из-за одной из них и приключился конфуз. 

 В одну из смен случилось две свадьбы, человеческая и собачья. В избе-столовой при птицеферме гудел весь поселок — Серега женился.

 А собачью свадьбу крылья привели на охраняемую Дружком территорию. Толяна подменил его сменщик — не каждый день сын женится. «Посредине пьяного разгула» в столовую вбегает сменщик. Налили, выпил, не уходит, зовет Толяна.

— Там твой кореш такое вытворяет! На рабочем месте, без отрыва от производства. — По дороге стал сбивчиво объяснять. —  Я ему ошейник-то снял на свою шею. Думал, пусть пес потешится. У вас своя свадьба, у них своя. Он убежал, а вскорости появился. За ним шавка увязалась, маленькая такая, она под ним пробегает, как поезд сквозь туннель. Отогнал я ее, посадил Дружка на цепь, а он и удружил. Сейчас увидишь.

 Пес бегал по длинной цепи, в наморднике, а рядом с ним, близко-близко, но не нос к носу, а как раз наоборот —  бегала эта шавка.

Мужики увязались следом. Толян покашливал смущенно: «Знаю я ее, Дружок же ее, вроде, недолюбливал, отгонял все время…».

— Он ее и на этот раз недолюбил, но как крепко — цемент, не разлепишь.

 Кто-то для хохмы вызвал «скорую». 

 Пожилой врач не стал ругаться за ложный вызов, только хмыкнул в сторону Толяна: «Ты намордник ему не туда надел», — и уехал.

 И тут появилась Клавдия, схватила кол и огрела Дружка по горбу. Мужики притихли. Сучка вылетела, как выстреленная.

 Пристыженный Дружок не вылезал из будки всю ночь, а под утро поселок и услышал тот самый лай с матюгами. Картина такая: Дружок на цепи, злой, как начальник,  лает до кашля в сторону будки. А в ней спит Жучка как ни в чем не бывало и ухом не ведет…

Клавдия Дружка не уволила, но с тех пор перестала кормить. Зато другой начальник каждую смену приезжал на личной машине и привозил кулек куриных лап.

 — Рубай, братан, мы с тобой одной полукрови.