Выбранные места — 5

Матвей Константиновский был последним, кто видел беловую рукопись второго тома «Мертвых душ».

 Возможно, он ее даже читал, пусть не всю, но как минимум — две главы. Гоголь и отец Матвей не раз встречались в московской квартире графа А. Толстого, гражданского губернатора Твери, военного губернатора Одессы, близкого друга Николая Васильевича. Наш Тертий Филлипов одно время служил при графе чиновником для особых поручений. М. Константиновский был духовным отцом А. Толстого, именно граф познакомил Гоголя с о. Матвеем. Александру Петровичу обращены семь писем в гоголевской книге «Выбранные места из переписки с друзьями». В усадьбе графа Толстого, на Никитской , 7А,  в ночь на 12 февраля 1852 года, Гоголь сжег второй том «Мертвых душ» и через десять дней скончался.

Николай Васильевич попросил о.Матвея оценить свое новое творение, продолжение «Мертвых душ». 

Протоиерей взял тетради неохотно, отбояривался, отнекивался, мол, светскую литературу не читаю. Лукавил папаша. После смерти Гоголя в беседе с нашим Тертием Филипповым он утверждал, что талант Гоголя иссяк. Откуда тебе знать, если не читаешь ничего светского? Прихожане рассказывали на исповеди? Короче, Гоголь настоял, чтоб отец Матвей прочел главы второго тома. Зачем, спрашивается? Что за мазохизм?! Ведь не так давно о. Матвей разругал «Выбранные места». Слышать упреки от священника Гоголю оказалось во сто крат обиднее и болезненней, чем от того же Белинского, потому что книга, как полагал автор, самая исповедальная и «наихристианнейшая по существу своему». И вот опять — на те же грабли… 

Восторга Матвей Александрович не выразил, главу, в которой изображен некий священник, посоветовал уничтожить — себя, видать, узнал и не понравился себе.

 Обругал и главу, посвященную губернатору. Николай Васильевич покорно выслушал претензии, через несколько дней сжег все тетради и вскоре умер. А три-четыре года спустя, если верить протоиерею отцу Федору Образцову, состоялась беседа о. Матвея с почетным гражданином Ржева Тертием Филипповым. Отец Федор при той встрече присутствовал — опять же, с его слов. М. Константиновский на голубом глазу, не моргнув, дает оценку светскому автору: «Художественный талант Гоголя угасал и даже почти угас… В этих произведениях был не прежний Гоголь... Я воспротивился опубликованию этих тетрадей, даже просил уничтожить… В другой из тетрадей были  наброски какого-то губернатора, каких не бывает. Я советовал не публиковать и эту тетрадь, сказавши, что осмеют за нее даже  больше, чем за «Переписку с друзьями». Беспокоился батюшка за писательский авторитет классика. 

***

В 1845 году Гоголь уже сжигал второй том, над которым мучительно работал более пяти лет. 

Еще столько же писал заново, что-то восстанавливал, переделывал. Почти готовую рукопись читал друзьям и людям, чьим мнением дорожил. Многие, например, С. Аксаков (автор «Аленького цветочка»), А. Осипова-Россет, фрейлина русского императорского двора, друг и собеседник А. Пушкина, М. Лермонтова, В. Жуковского, утверждали, что второй том сильнее и смешнее первого. Гоголь ликовал: «Я очень рад, что это вам нравится, но погодите, будут у меня еще лучшие вещи, будет у меня священник, будет откупщик, будет генерал-губернатор». Кто-то утверждал, что Гоголем написано семь глав второго тома, кто-то свидетельствовал, что слышал в авторском чтении девять глав (до нас дошли пять черновых рукописей и две записные книжки). И вдруг — какой-то протоиерей… 

Слово Леонтьеву-Щепкину: «Трудно право представить сцену более разительного контраста. Гоголь — великий Гоголь, беспощадный сатирик, гениальный провидец сердца человеческого — бледный, потрясенный, почти скованный от ужаса в своем кресле… и перед кем же? Перед невзрачным и полуневежественным, исступленным попом, пугающим его больное воображение лубочным свитком загробных мытарств. Разве только одна кисть Репина была бы в состоянии обессмертить на полотне эту захватывающую, тонко психологическую и глубоко национальную трагедию». Есть такое полотно кисти И. Репина. А второго тома «Мертвых душ» нет.

Об удивительной проницательности и даре предвидения о. Матвея рассказал И. Леонтьеву-Щеглову уже упомянутый нами протоиерей Ф. Образцов, тот самый отец Федор, который присутствовал при беседе о. Матвея с Тертием Филипповым. Воспоминания свои Федор Иоаннович опубликовал в 1902 году в «Тверских Епархиальных Ведомостях», уже не было в живых ни Т. Филиппова, ни о. Матвея. На статью ссылались многие гоголеведы. Леонтьев прочел залпом и помчался к старцу, который служил настоятелем Покровской церкви в Твери. Леонтьев рисковал — об о. Матвее он резко высказался в статье, вышедшей чуть раньше, на нее исследователи тоже ссылаются. Но будь что будет — велико было желание увидеть живьем современника Гоголя и о. Матвея. Вышел седовласый бодрый старик. Гость представился:  Иван Леонтьевич Щеглов. Старец насупился, побагровел и набросился: «Греховодник вы, господин Щеглов!» Но не прогнал.

***

Снимем с Матвея Константиновского одно довольно тяжкое обвинение — хватит с него сожженных «Мертвых душ». 

В 2017 году вышло интересное исследование И. Виноградова. Доктор филологических наук заинтересовался: кто первым обвинил о. Матвея, будто он заставлял Гоголя отречься от Пушкина. Выяснилось — Дмитрий Мережковский, муж Зинаиды Гиппиус. Доказательств у Дмитрия Сергеевича не было, но за ним такое водилось: говорят, он кому-то из героев своей книги «Л. Толстой и Ф. Достоевский» приписал несуществующую цитату. А в 1901 году Д. Мережковский заканчивал большой труд по Гоголю и  на одном из заседаний философско-религиозного общества поделился сенсационным предположением. В. Розанов, философ, литературный критик (когда-то был чиновником особых поручений при государственном контроллере Тертии Филиппове), в то время еще был вхож в салон З. Гиппиус и присутствовал на заседании.  Василий Васильевич клюнул, развил догадку, раздул и поспешил опубликовать. Имени Мережковского не назвал. На розановскую статью появился отклик критика Николая Энгельгардта (второй тесть Николая Гумилева) в «Новом времени». Появлялись и опровержения, мол, не мог о. Матвей предложить Гоголю отречься от Пушкина, но авторитет вышеназванных товарищей перевешивал — и закрепилось.  

Более всего странно то, что фразу «Отрекись от Пушкина, он был грешник и язычник», приписываемую о. Матвею, приводит в своей статье тверской протоиерей отец Федор Иоаннович Образцов в «Тверских Епархиальных Ведомостях». Из его воспоминаний можно понять, будто отец Федор эту фразу слышал собственными ушами. А он просто начитался Энгельгардта (цитируется слово в слово) и поверил. Нет чтоб смекнуть, откуда взялось-то сие — так нет, бросился защищать старшего коллегу. Ввязался в полемику, все запутал, сам запутался, попытался смягчить, истолковывать несколько иначе то, что о. Матвей и не говорил вовсе. А Дмитрий Мережковский эффектно умыл руки. Он и не настаивал ни на чем: «Пусть мой тип о. Матвея будет произвольным вымыслом моей фантазии». Не зря Дмитрий Сергеевич на Нобелевскую премию номинировался.

Продолжение следует