Встреча с ветераном

Евгению Федоровичу Сивкову 84 года. Он позвонил в редакцию, желая поделиться мыслями о распаде страны, экономических войнах, спасении России. «Мой дед работал подрядчиком, Царское село строил, Исаакиевский собор ремонтировал. Отец 27 лет в Ленинраде работал, 10 лет в Москве, 35 лет в Ржеве на стадионе «Локомотив». Я до сих пор храню некролог из «Ржевской правды»: на 91 году жизни скончался Федор Савельевич Сивков. 3 января 1975 года».

Мы приехали на улицу Карла Маркса. Евгений Федорович бодр, энергичен, остроумен, жизнерадостен. У него богатейшее эпистолярное наследие, но мы попросили его рассказать о себе устно. Вот эпизоды биографии, то, что сохранила память ветерана на девятом десятке нелегкой, интересной, насыщенной жизни.

«Ну, если про меня, то по-быстрому: родился в деревне Бондарево Молодотудского района. Деревню мою немцы сожгли. Учился в Появиловской начальной школе только на отлично. Четыре класса окончил и пошел в среднюю молодотудскую школу, в ней проучился в пятом классе и десять дней в шестом.

Война. Мы с другом заменили нашего пастуха дядю Яшу, который пошел на фронт. Два месяца коров пасли с Леней Зорином, он потом полковником милиции стал в Москве. Месяц работали на оборонительных сооружениях, рыли окопы. Для ученика пятого класса была норма — три куба земли. Противотанковые рвы, они же глубокие, поэтому взрослые копают внизу, а дети наверху перекидывают землю. Глубина четыре метра. Работали тысячи людей отовсюду, москвичи встречались, рязанцы. Копали до первого октября, потом пошли в школу. Десять дней проучились.

В семье нас было пятеро. А всего мать родила 12 детей. Многие умирали. Два брата- близнеца уже в четвертый класс ходили, пришли однажды из школы, сели за стол и умерли оба. Но это еще до нашего рождения…

14 октября сестра (она работала в статистическом управлении) принесла удостоверение на эвакуацию в Калинин. Поехали на лошадях. Выяснилось, что на Ржев нельзя, туда немцы идут со стороны Старицы. Добрались до Сытькова, где через Волгу был устроен понтонный мост. Толпы солдат, гражданских, беженцев. Выходим на шоссе — по нему едут немецкие танки. Немцы сидят на броне, играют на губной гармошке. Никто ни в кого не стреляет. Немцы — потому что видят: наши все равно в окружение попадают. А нашим просто нечем.

Мы вернулись. Немцев в деревне я увидел спустя месяц. В январе они уже отступали.

Один у нас ночевал в доме. Мы ужинали. Он вошел с пулеметом и сразу залез на печку. Мать достала котелок щей, разлила по мискам. Немец лежал, лежал, потом знаками просит, матка, налей, мол, мне тоже. С печки слез, поел, говорит: «Матка, завтра бой, поэтому уезжайте или к русским, или с нами вместе отступайте. Но я советую к русским».

Немцы стали готовиться к обороне, делать снежные валы, чтобы их не видно было.

А утром они запалили деревню. Бабушка увидела, как ее дом облили бензином и подожгли, схватила лопату и стала снегом тушить. Немец стоит, смеется.

Бой прошел, возвращаться некуда, мы поехали в Станки к материной сестре, но немцы нас не пустили. Попросились куда-то на ночлег в крайнюю избу. Ночью туда пришли немцы с передовой на отдых. Отец бегал смотреть, как наша деревня догорает. Вернулся, сказал, что осталось только три дома и сараи. Но позже немцы сожгли и их.

Часов в восемь утра вышли мы из избы, стоит немецкий часовой на крыльце, пропустил нас. Вдруг наша артиллерия выпустила два снаряда по деревне, под окном женщина закричала. Через льнозавод, мимо еще одной сожженной деревне Приездово, где я насчитал 18 человек убитых наших солдат, добрались до Сурьмина, Появилова, перешли линию фронта и встретили только одного нашего солдатика.

Идет он с топором и пилой по дороге, нет у него даже винтовки. Расцеловали мы нашего освободителя, пришли в деревню Киселево. Там стоит уцелевший дом. Вошли, а там женщина рожает. Солдаты во дворе ждали, пока она родит.

Деревня Лапино оказалась первой, которую немцы не сожгли. Там у нас умер от ранения шестнадцатилетний брат. Матери он сказал ночью: «Вы все будете жить, а я умираю». Батька от забора оторвал доски, сделал гроб. Хотели могилу рыть, немец не разрешил, как даст очередь из пулемета. Положили гроб в какой-то склеп. Отец позже приезжал туда – ничего не нашел.

В Тараканово мы прожили до июня 1942 года. Потом солдаты нас эвакуировали в Селижарово. Мне мальчишки подарили немецкий велосипед, я его одному солдату отдал. С сестрой в Ржеве мы оказались 10 марта 1943-го, через неделю после освобождения. Там, где сейчас стоматология на Октябрьской, был склад. На металлических полосах качались тела десяти повешенных ржевитян, американцы приезжали фотографировали… Вот мой рассказ о войне вкратце.

Потом была моя Германия, город Бург возле Магдебурга, 1949 год. Нас из Ржева служило в Бурге 11 человек. Помню призывной пункт на Пролетарке в Калинине. Летняя столовая. Зима. В одном конце печка, в другом еще одна, а длина столовой метров 70. Холод ужасный…

На этой фотографии я возле знамени полка, номер спрятан в складках, булавочкой заколото — нельзя, секретно. Это — здание нашей учебки, на постаменте, куда я залез фотографироваться, недавно стоял каменный Гитлер, тут штаб немецкой танковой дивизии размещался. Мы спали на никелированных кроватях: два армейских матраса, две подушки, одна пуховая, другая перьевая.

Школу я окончил с отличием. Начальник политотдела подполковник Шабанов – земляк из Калинина. Мы читали доклады Сталина, а я их заучивал наизусть. Он не верит, по классу ходит, ищет шпаргалки. Как сейчас помню, в одном докладе было: наша страна в 1948 году собрала 300 миллионов тонн зерна.

Случилось однажды такое ЧП: начальник ОВС (обозо-вещевая служба) с немцами пивка попил в их «чайхане» на вокзале — и в 24 часа был лишен поста. Я, сержант, принял службу ОВС, ее еще называли отделом вечного скандала.

Демобилизовался командиром отдельного взвода, должность капитанская. В мои обязанности входило обслуживание котельных. Работал у меня сантехник Стефан, немец, он был в плену в Кувшинове, Старице. В Ржеве работал в паровозном депо. С ума сойти, какое совпадение, бывают же такие встречи — я тоже работал в ржевском паровозном депо. Он в первую империалистическую в плен сдался и в эту войну тоже. Рассказывал так: «Пусть молодежь воюет». На проходной его не проверяли, он ведь уже не в плену, а вольнонаемный.

Пять девчонок у меня работали сумские, с Украины: Приходько, Соседко, Целуйко — фамилии такие. На солдат не глядели, офицеров подавай. Жили на втором этаже в офицерском общежитии, где бывшая немецкая караульная. Один солдат решил им отомстить за невнимание.

Слышу как-то утром крик: «Командир (это меня так называли), там твоих солдаток заливает». Прибегаю — мыльная вода хлещет сверху, заливает этаж. Зову Стефана. Долго он искал. «Командир, — говорит, — ничего не пойму, все вроде нормально. Сел на ступени, колени обхватил. Потом смотрит на крышку ревизионного отсека, там гаечные риски сбиты. Крышку снимает, руку туда засовывает…

Долго он восхищался: «Сорок пять лет, командир, я работаю по сантехнике, но никогда бы не поверил, что можно надутым презервативом так заткнуть канализацию».

С 1979 года по 1995 я работал в ржевском ремпоезде. Пять классов образования, а должность инженерная. В 1952-м меня, инженера по эксплуатации аэродрома, послали учиться в шестой класс вечерней школы на Коммуне. Сидел я за одной партой с майором контрразведки. Месяца три походил и бросил, так пять классов у меня и осталось. В «трудовой» указано высшее образование, но я ничего не подделывал.

Встречался я со многими выдающимися людьми. Покрышкин много мне помогал и с квартирой, и с работой. Однажды Кожедуб (он часто прилетал, когда не было полетов) что-то вроде вынужденной посадки совершил. На дальнем старте сидит в самолете, ждет, вылезти не может — стремянки нет. Потом своему другу Гулаеву (командиру корпуса) передает по связи: « Какого ж хрена ты так меня встречаешь?» Связь с командиром корпуса идет через СКП, ее солдатик осуществляет, он слышит, как один летчик-ас матерится, а второй ему отвечает точно также: «А какого ты хрена вообще сюда прилетел, никого не предупредил…».

Гулаев, вот тоже генерал был! Покрышкин сбил 59 самолетов, а он 57. Третьего героя ехал получать в Кремль и подрался в вагоне с английским послом. Ну, то есть, избил посла. Сталин зарубил ему третью звезду…

В строительстве многих гарнизонных коммуникаций я участвовал. До сих пор помню: от Садовой наша дорога до полосы составляет 1800 метров; от проходной к ремпоезду — 1392; от ангара до пожарки — 1600. От КП бетонка, что идет в «Репку», тоже мною построена…

Последний раз я видел Покрышкина, когда он уже работал начальником авиации в Москве и приехал отдохнуть в деревеньку Борисово. Там три или четыре дома стояло.

Накануне я егеря Иван Ивановича попросил приготовить две машины дров. В воскресенье приезжаю, из машины выхожу — Покрышкин на крыльце стоит.

— Ты чего, Жень, сюда приехал?

Я ж не буду врать: «За дровами», — говорю.

— Давай, заходи, выпьем, согреемся…

Больше я его не видел.