Записки из больницы

Предлагаемые записки об одной из ржевских больниц не связаны хронологией, но они на сто процентов правдивы.

Недавно страна встретила новый год. И, конечно же, всюду звучали поздравления, пожелания счастья, удачи и главное — здоровья.

Первый раз меня уговаривали лечь в стационар и родственники, и бригада «Скорой помощи». Я долго сопротивлялся, но все же поддался уговорам. При втором приступе, более тревожном, мы с женой заранее собрали все необходимое для пребывания в стационаре. И напрасно. После укола и корвалола другая бригада «Скорой» оставила меня дома. То же произошло и на следующий день. Только когда пришлось вызвать «Скорую» в третий раз, в три часа ночи, мне сказали, чтобы собирался и взял с собой денег на такси — на обратный путь домой, если не положат.

Мне семьдесят лет. Пожилых на лечение в стационар берут неохотно. После формальностей в приемном покое и предварительного осмотра дежурным врачом мы пошли с медсестрой на третий этаж (отделение кардиологии). Лифт не работал. С трудом преодолев три лестничных пролета, перед последним, четвертым, я стал задыхаться. Сестра сбегала за коляской, мы с божьей помощью добрались до палаты интенсивной терапии (или реанимационной).

В реанимации буквально задыхался. Уколы и капельницы восстановили сердечный ритм, но приступ нехватки кислорода не проходил (астму у меня не признают). Не помог и включенный в электросеть врачом прибор с кислородной маской (по-моему, он и не работал). От нехватки воздуха не находил себе места, на страдания услышал от медсестры: «Да у вас и губы еще не посинели». Попросил у доктора разрешения позвонить домой. Он дал добро, и жена, взяв такси, привезла мне аэрозоль для ингаляций «Сальбутамол». Сделав два вдоха-впрыскивания, в считанные минуты почувствовал облегчение и задышал нормально.

***

Моя койка стояла рядом с окном и батареей. Сентябрьское солнце почти по-летнему грело и ослепляло. Попросил медсестру загородиться от окна раздвижными шторками, стоявшими в сборе тут же, в углу палаты. И услышал в ответ: «Вы только что к нам поступили, а уже столько претензий». Это была моя первая и последняя просьба, так как к вечеру меня переселили в коридор.

Все же шторки с грохотом и небрежностью были раздвинуты перед окном, я стал понемногу приходить в себя. Но это было еще не все. Мой врач-кардиолог, видимо, обеспокоенный проблемами с дыханием, вызвал для осмотра и консультации врача-пульмонолога со второго этажа. Тот пару раз ткнул мне в спину стетоскопом и заорал (именно заорал) на всю палату коллеге: «Зачем вызывал? У него все в норме!» При том, что полчаса назад я задыхался, в груди свистело и хрипело. И хлопнул дверью,  ничего не спросив и не дав сказать ни слова мне и оторопевшему врачу интенсивки. Последний только красноречиво развел руками.

***

Начало декабря. В интенсивной палате нас двое.

Кроме меня, еще женщина под капельницей. Между нами раздвинутые шторки. По-видимому, женское отделение заполнено. Койка у окна свободна, в шестом часу утра на нее прилегла подремать медсестра. Через минуту чуть слышный голос из-за шторки попросил: «Дочушка, мне бы судно…» Надо было видеть, как взвилась медсестра: «Только прилегла, не могли пять минут назад… проклятая работа… сутки здесь… с ума можно сойти…» Женщина притихла. Я понимаю их обоих и обоим сочувствую. Вскоре женщину перевели в палату, а в девятом часу утра привезли двух больных. Три койки мужского отделения теперь заняты.

Вновь поступившим уже другая сестра делает уколы и ставит капельницы (в восемь происходит смена дежурств). Появляется доктор и подходит к одному из пациентов, который помоложе. Сразу чувствуется по разговору, что они знакомы. Пациент, как я узнал позднее, мастер по настройке радио- и телеаппаратуры, минут десять между ним и врачом идет разговор на эту тему. Затем врач подходит ко второму поступившему, мужчине лет шестидесяти, лежащему у окна тоже под капельницей. Врач:

— Ну, как дела, алкаш, опять неделю пропьянствовал?

— Не пил я, доктор.

— Не ври, я же видел твою историю.

Видно, что мужчина не ожидал такого и обескуражен. Да и выглядит он вполне добропорядочным, этаким чиновником средней руки, а не алкашом.

— Доктор, меня замучила бессонница.

— Пить меньше надо, и бессонница пройдет.

Лежащий под капельницей краснеет и умолкает.

***

Продолжаю курс лечения в палате № 11. Копоть на потолке от когда-то горевшей электропроводки, огромная обшарпанная оконная рама. Тому, кто лежит рядом, дают второе одеяло. Утром, как включаешь свет, на тумбочке в панике разбегаются тараканы, но немного. Раковины с водой нет, кнопок вызова тоже, зато нас в этой палате всего трое. Процедурная и комната медсестры рядом, за стенкой. В других палатах комфортнее, но мне одиннадцатая больше по душе. Здесь я познакомился с хорошими соседями-больными. Оказалось, у нас много общих знакомых, схожи взгляды на происходящее в мире, стране, Ржеве. Кого-то из власть имущих мы в разговорах даже «посадили» или «расстреляли», кого-то, наоборот, хвалили. В общем, нет худа без добра. Болезнь заставляет людей общаться.

Примерно во втором часу ночи у меня мучительный приступ кашля. Выхожу в конец коридора, чтобы не будоражить спящих соседей. Когда немного полегчало, в дальнем углу затемненной и пустой столовой замечаю сидящего человека.

Уронив голову на ладони, за обеденным столом сидит пожилая женщина. Сначала подумал, что ей, как и мне, захотелось побыть одной. Но на вопрос, нужна ли помощь, женщина подняла голову и слабым голосом произнесла: «Где я? Что это за здание?»

— Вы находитесь в больнице, я помогу вам дойти до палаты. Вы в какой лежите?

Она посмотрела на меня с недоумением, но поднялась и вышла из-за стола. В домашнем халате, растрепанная и босая. Медленно проходя вместе с ней по коридору, заглядываю в интенсивку. Здесь ярко горит свет, но никто не откликнулся. Нет никого и в комнате дежурной медсестры. Идем дальше, перед дверью одной из палат замечаю на полу носки. Они мокрые. «Это мои носки», — шепчет женщина. Открываю тихонько дверь палаты и вижу у окна пустую постель. Больная, узнав, по-видимому, свою палату, направляется к ней между двумя рядами коек. Закрыв дверь, выжидаю еще с полминуты. Слава богу, никого не разбудили, в палате тишина.

И вот что подумалось. Если бы подобное происходило в клинике США или Евросоюза, что ожидало спящий по ночам медперсонал? Скорее всего, наказание или увольнение. Правда, там они получают раз в десять больше заработную плату. Санитарка, каждый день убиравшая нашу палату,  поведала, что в месяц получает 3800 рублей.

Как назвать правящих страной, с легкостью выделяющих сотни миллиардов долларов на Олимпиаду, чемпионат мира по футболу, «Формулу-1» и прочие ура-патриотические проекты, если в стране куча требующих немедленного решения проблем? Ответ один: эта власть антинародная, направленная на себя, на мотовство и показуху.

***

Случалось трагикомическое за две недели лечения в стационаре. Однажды, проходя по коридору с прибором на груди, который снимает показания работы сердца, услышал от женщины: «Подскажите, где здесь выход на первый этаж?»

Не придав значения странному вопросу (выходные двери найти легко), говорю: «Пойдемте, покажу». Медленно идем по коридору к выходу, женщина держит меня за локоть. Проходим мимо реанимации. Вдруг дверь открывается, появляется медсестра и с возгласом: «А ну, марш на место!» втягивает за руку мою попутчицу внутрь, дверь захлопывается. Уже потом узнал, что провожал к выходу беглянку из интенсивки, и что отлавливают ее уже не в первый раз. Говорят, даже к койке привязывали.

***

Туалет один на весь этаж и в конце коридора. Для некоторых больных это проблема, они бредут до него, держась за стену руками. Но все дни он был чистым, освещенным, как и положено в больнице. Лучше стало с питанием. Раздатчицы доброжелательны, пища разнообразная, порции нормальные: вполне можно жить без домашней подкормки. Все равно по привычке несут, тумбочки забиты разной едой.

Седьмые или восьмые сутки в стационаре. Третий час ночи. Опять приступ хронического бронхита (курил 45 лет, семь лет назад бросил). Кашель такой, что искры из глаз. От напряжения началась мерцательная аритмия сердца. Когда все в норме, не ощутимо. А сейчас неприятный трепет в груди, частый и беспорядочный. Пульс не прощупывается, настолько слабый. Слабость во всем теле, апатия, легкое головокружение. Лежу в таком состоянии с полчаса, надеясь, что само восстановится. Но напрасно. Невероятно, но правду об опасности  мерцательной аритмии от лечащего врача я не услышал, а узнал в январе 2011 года из газеты. Доктор Волков: «Приступ опасен тем, что резко повышается риск образования тромба в предсердии, который затем может переместиться в головной мозг (инсульт) или артерии сердца (инфаркт)».

А я раза три-четыре терпел дома («Скорая» не брала, годков многовато). И вот очередной приступ в больнице.

Выхожу из палаты и бреду по коридору в дальний конец. Там, в маленькой комнатке, собираются медсестры. Как уже говорил, кнопок вызова в палате нет. Сзади слышу шаги, это прошел в интенсивку доктор. Разворачиваюсь и тащусь к нему. Захожу в ярко освещенную интенсивку:

— Доктор, у меня с сердцем проблемы.

— Ничего у вас нет.

— Наверное, приступ аритмии.

— Нет у вас никакой аритмии.

— Я буду вынужден на вас жаловаться.

Бреду (в коленях противная дрожь и слабость) к своей палате и слышу:

— Можете собирать вещи и уматывать отсюда прямо сейчас.

Потрясенный словами врача и обхождением, захожу в палату, ложусь и рукой ищу на тумбочке мобильник, чтобы вызвать такси: уеду, и будь что будет. Но доктор заходит в палату следом за мной, зажигает свет и прощупывает пульс на моей руке. Видимо, не найдя его, выходит. Через минуту появляется медсестра, делает укол, ставит капельницу и вводит в вену полный шприц еще какого-то лекарства. То ли от волнения, то ли от лекарства, меня буквально колотит, но минут через пять наступает облегчение. Входит доктор:

— С вашим бронхитом можно жить до ста лет. А вы лежите у нас в кардиологии с мерцательной аритмией сердца(???) и провоцируете ее приемом таблеток эуфиллина…

— Но мне их прописали… А вчера и сегодня вечером по предписанию лечащего врача мне через капельницу влили два флакона эуфиллина, я спрашивал у сестры.

— Сейчас с вами я, а не лечащий врач.

Замолкаю, хорошо усвоив правило, что никогда не надо обсуждать и даже касаться корпоративных врачебных отношений. Он продолжает стоять надо мной, и я чувствую, что жалеет о случившемся.

— Доктор, вы меня извините, если в сердцах сказал что-нибудь не так в коридоре.

— Ничего, бывает, я тоже был весь на нервах. В те самые минуты оформлял документы на умершую женщину. Я не смог ее спасти…

В палату заходит медсестра, одетая по-зимнему, поправляет капельницу:

— Я уезжаю в морг, а вы, если капельница закончится, лежите спокойно, ждите меня.

Уходит вместе с доктором, спустя некоторое время слышно, как повезли по коридору на каталке умершую в ту ночь женщину. Без лифта, по ступенькам на первый этаж, затем в машину и в морг.

Минут через десять в палату снова вошел доктор, мы с ним еще о чем-то говорили, пока не кончилась капельница. Он ее отключил, замерил у меня давление, пульс (все пришло в норму) и ушел в свой кабинет. А я еще долго не мог уснуть, вспоминая случившееся в эту ночь.