Нянька

Верка несколько минут лежала с закрытыми глазами, слушая настойчивое дребезжание рукомойника. Казалось, только погрузилась в сон — и вот, уже четыре, мать собирается на утреннюю дойку. Волевым усилием подняв двенадцатилетнее худенькое тело с кровати, девочка прошлепала на кухню и молча встала в дверях.

— Картошку отвари, лука надергай и морковку выполи, — не глядя на дочь, сказала мать. — И у москвичей поменьше ошивайся, совсем от дома отбилась.

— Угу, — пробормотала Верка и, как была, в ночнушке полезла в подпол за картошкой.

Росистая влажность огородного утра быстро прогнала остатки сна. Приготовив матери завтрак, девочка взяла пол-литровую банку, накинула на дверь щеколду и пошла на заброшенный карьер за земляникой. Спелая трава приятно холодила ноги еще не высохшей росой. С трудом верилось, что по этой заросшей тропинке Верка преодолевала два километра сугробов по дороге в школу. Еще четыре зимы так шагать… Ну ее, школу эту, впереди еще половина каникул, и земляника в этом году уродилась крупная, сочная, ягоды, чуть заденешь стебелек, сами падают в испачканную ароматным соком ладошку.

Мать уже вернулась с фермы и спала. Верка убрала со стола остатки завтрака, сполоснула посуду, разделила ягоды на две кружки, взяла одну из них и пошла к стоящей посреди полуразрушенной деревни даче. Из распахнутых окон свежеотремонтированного домика доносилось негромкое пение. Девочка, вскарабкавшись на завалинку, чуть отодвинула шторы и поставила ягоды на подоконник.

— А ну, заходи, партизанка, — в окне появилась улыбающаяся тетя Люба.

"А мамке такой никогда не стать, хоть и тоже красивая, — без горечи подумала девочка. — У мамки радости нет, а у тети Любы много".

Девочка скинула на крыльце шлепанцы, придирчиво осмотрела пятки — чистые ли, и привычно переступила порог московской дачи. Запах хорошего кофе, небрежно нарезанные сыр, колбаса, завитушки пирожных, шоколадные конфеты в сияющих обертках — это праздничное изобилие москвичей заставило Верку отступить.

— Я потом зайду, когда Сенька проснется.

— Нет уж, садись со мной кофе пить, — пригласила тетя Люба. — Муж на рыбалку сбежал, и ты, соседка, бросить меня хочешь?

— Так ела я, — стеснялась Верка, но женщина уже наливала в изящную чашечку кофе, пододвигала бутерброды, заполненные невесомым кремом пирожные.

— Ой, девочка моя, что бы я без тебя делала, — восхищалась тетя Люба, откидывая землянику на дуршлаг и промывая ягоды. — Аромат-то какой! Это ж во сколько проснуться надо, не полениться. Вот и витаминчики Арсению.

— Да чего там, делов-то! — разулыбалась Верка. — Ой, мальчик проснулся, — и, запихнув в рот надкусанный эклер, прошла в комнату.

Розовый после сна годовалый малыш сидел в кроватке и молотил погремушкой по подушке. Увидев девочку, радостно загулил. Верка по-хозяйски налила в тазик теплой воды, выкупала ребенка, приговаривая всплывшие из памяти потешки, одела, принесла из кухни приготовленную тетей Любой кашу, перемешанную с земляникой.

— Мы сегодня еще лучше ели, чем вчера, — гордилась Верка, ставя пустую тарелку на стол. — Наверное, на улицу лучше фланелевый чепчик надеть, не жарко вроде.

Усадив Арсения в коляску, Верка почувствовала в кармане платья сверток, который, как всегда, незаметно подложила тетя Люба. Забежав домой, девочка выложила на стол московское угощение — сыр, колбасу, конфеты. Мамка опять ругаться будет, что еду от москвичей принесла, — подумала мимоходом. Так ест же, не выкидывает, самой вечная картошка надоела. Вынесла из дома старое ватное одеяло, расстелила его под яблоней в огороде. Набросала туда игрушек, старую детскую книжку, уже основательно почитанную малышом.

— Чтоб траву в рот не пихал, как в прошлый раз, понял, Сенька? — высаживая ребенка на одеяло, укорила нянька. — А то никаких дел с тобой, баламут, — и принялась ловко пропалывать морковь…

Подходя с ребенком к даче, Верка услышала громкий смех дяди Миши, вернувшегося с рыбалки.

— Тихо ж вы, Арсений задремал. Не дождался обеда.

— Молчу, молчу, Верунь. Люб, принимай наследника. А ты, аборигенка, иди сюда. Видишь, сколько рыбы наловил? — похвастался мужчина.

— Так мелкая же, чего радуетесь, — рассудила девочка.

— Что б ты понимала, к пиву самое то. Как думаешь, свялится за четыре дня?

— Должна вроде, — засомневалась Верка. — Я и не сушила ее никогда. А не высохнет, так досушите, иль срочно вам?

— Срочно, Верунь. Отпуск-то кончается. В субботу в Москву отбываем. Держи леску, сейчас я тут гвоздик вобью.

— Уезжаете, значит. И тетя Люба. И Сенька…

— Да не расстраивайся, — начал успокаивать Михаил, увидев потухшее лицо ребенка. — На следующий год приедем. Рыбалка тут у вас, я тебе скажу…

— Пойду я. Морковь не дополота.

— Вечером забегай, — крикнул вдогонку Михаил. — Мы с Любкой на речку собрались.

Уедут. Заколотят ставнями дом. Увезут пухлого Сеньку, который уже начал называть Верку "ва-ва". Девочка легла под яблоню на расстеленное одеяло, вдыхая еще не выветрившийся детский запах.

— Вер, ну-ка зайди, — спустя некоторое время донесся из дома голос матери.

За столом с вылинявшей клеенкой сидела непривычно серьезная тетя Люба. Мать с настороженностью смотрела на московскую гостью.

— Верочка, мы тут с твоей мамой говорили, — неуверенно начала гостья, — она не возражает. Мы с дядей Мишей хотим взять тебя в Москву.

Верка ничего не поняла, только почувствовала, как сердце опускается куда-то вниз.

— Поживешь у нас годик, в школу мы тебя оформим, и Арсений привык, а мне с документами уже через месяц работать. Все необходимое — вещи там, принадлежности, конечно, за наш счет. У вас в деревне детей не осталось, тут никакого будущего. Ты умница, а у нас столько возможностей, регистрацию сделаем, пока временную, а там видно будет.

Мать смотрела, не отрываясь, на какую-то точку на выцветшей клеенке и кивала в такт словам гостьи головой.

Не может быть такого счастья Верке. Это не с ней происходит. Вот сейчас тетя Люба скажет, что пошутила, и все. Тут Верка и умрет.

— …привязались, как к дочери… и дядя Миша…— будто волнами, доходило до сознания девочки.

Мама все кивала и кивала головой. Верка внезапно заметила, что мама уже старая-старая, а в глазах у нее пусто-пусто, и нет там уже ни усталости, ни тоски, ни жизни.

— Теть Люб, вы лучше на следующее лето приезжайте. Обязательно, — пытаясь улыбаться, сказала Верка и выбежала на крыльцо.