Фазан и кеклик. Рассказ

- 1 -

Есть у Хедли Чейза детективный роман «Охота на фазана». Если отбросить остросюжетную фабулу, суть его в следующем. Фазан — настолько гипертрусливое существо, что на него и охотиться-то, в принципе, не нужно. Мышь ли прошуршит в траве, ежик ли чихнет в засаде, охотник ли щелкнет затвором, намереваясь завалить кабана — фазан готов. От малейшего испуга у него происходит закупорка коронарных сосудов, и он падает с ветки оземь.

Горная андалузская куропатка кеклик — тоже не самая смелая особь птичьего мира и тоже чаще всего погибает от разрыва сердца. Но, в отличие от фазана, кеклик испытывает страх задним числом, когда непосредственная угроза уже миновала, и он начинает вспоминать и анализировать, что было бы, если бы… Орнитологи утверждают, что, спасая свое гнездо, мама-кеклик может водить за собой лисицу по три-четыре часа без перекура, наматывая при этом до двадцати километров. Потом поднимается на крыло, возвращается к птенцам и — тоже готова. История, которая произошла однажды летом, очень напомнила мне фазана и кеклика, где в роли первого выступала моя жена, а в роли второго — ваш покорный слуга.

- 2 -

Мы отдыхали в небольшой деревне, в нескольких километрах от станции Чертолино. В первых числах осени я отмечал 37-й день рождения. По этому поводу к нам в глухомань наведались гости. Все мое близкое окружение знало, что, согласно старой доброй традиции, подмеченной еще Высоцким, мало-мальски путные поэты, либо те, кто себя таковыми считает, гибнут и умирают именно на этом рубеже — Пушкин, Маяковский, Байрон, Гойтисоло, Рэмбо; немногим больше прожили Лорка и Беккер. Вот друзья и приехали на лоно природы попить винца: если я жив еще — во здравие, а если умер уже — за упокой. Я оказался жив.

Вина мы попили, и гости в массе своей разъехались, кроме одной семейной пары, которая правда, к богеме никакого отношения не имела. Просто они были наслышаны, что об эту пору я вырастил феноменальный урожай всяких там корнеплодов и пряностей, а хранить мне их негде. За сим они решили мне подсобить и от жадности упаковались так, что пока мы таскали на автобусную остановку всевозможные мешки, ведра, ведерки, авоськи и кочаны, последний «Икарус» сказал нам: «Ариведерчи».

Ситуация была не критической, но щекотливой. Запихивать морковь обратно в грунт было не с руки. Продавать ее по килограммам на трассе, как это практикуют некоторые деревенские старушки — долго; тащить на горбу в Ржев — тяжело; оставлять ее до утра… Можно, конечно, было оставить, ничего бы с ней за ночь не случилось, морозов синоптики не обещали. Но утром гостям надо было — кровь из носа — на рабочее место (разумеется, валять там дурака). Первый автобус шел для этого слишком поздно, а в то, что я доставлю весь товар лично им, они справедливо не верили. На мой взгляд, им на зиму вполне хватило бы и десятой части того, что они от жадности накопали. Я сам не жадный, я объективный.

Мы долго пытались найти выход из тупика. Спорили до хрипотцы. Спорили так, что дальнобойщики, проносившиеся мимо, вместо того, чтобы остановиться и взять нас на буксир, наоборот, врубали форсаж и едва не воспаряли над облаками, где в сторону теплых стран величаво проплывали перелетные птицы. Впрочем, спорила в основном женская часть коллектива. Мы с Эдиком продолжали праздник, искренне недоумевая, с какой такой стати я все еще жив. Либо я хреновый пиит, либо представлюсь чуть позже, когда выполню основную свою земную миссию, то бишь отправлю их в город со всем награбленным барахлом. Исходя из интересов мировой литературы, мы все же согласились на версию номер два. Короче, заочно я был обречен.

Выход я, в принципе, нашел, и он был единственно здравый, но очень трудоемкий. В половине первого ночи мимо Чертолина проходит великолукский поезд, нареченный еще в стародавние времена «колбасным». Стоянка там сокращена до минимума и погрузить за минуту треть моего огорода, во-первых, нереально. Во-вторых, Чертолино, хоть и близко (каких-то два кэмэ по «железке» и километра четыре в обход – по автостраде), но это если быть абсолютно трезвым и идти налегке при ясном погожем дне, а не с кладью темной ночью. Однако ничего другого не оставалось, и мы пошли.

- 3 -

Первую попытку восстановить мой статус-кво безвременно почившего в бозе поэта предпринял какой-то лихач на иномарке. Я приметил его издалека, когда остановился прикурить и повернулся назад — спиной на ветер: он меня преследовал. От самого Звягина обгонял все фуры, «Запорожцы», велосипеды; шел за двести, лишь бы успеть совершить до чертолинского поворота свое черное дело. Видя, как он с безумными глазами прет по встречной полосе, я сказал себе: «Юра, стоп! Не рука шального водителя рулит этим «Мерседесом», то есть длань Господня. Короче, прыгай!»

И в последний момент я успел-таки прыгнуть в сторону. Я легко перемахнул через придорожную лужу, кювет, поваленный знак «Осторожно, звери!» и оказался для них недосягаем. Если на следующей Олимпиаде появится новая дисциплина — «прыжки с места с мешком кабачков через препятствия» — у меня, ей Богу, есть неплохие шансы оказаться в десятке лучших.

Спустя всего каких-нибудь полчаса мы снова встретили этого лихача, что самое парадоксальное — целого и невредимого, отчаянно голосующего на дороге. Он очень хотел, чтобы кто-нибудь вытащил из канавы его драндулет. «Заяц, блин, — говорит, — дорогу перешел. Я его, блин, стал объезжать и улетел, как видишь».

На вид этому горе-шумахеру было лет шестнадцать, он не походил на нового русского отморозка, скорее на чистопородного папенькиного сыночка. Мне его стало жаль, и мы, объединив усилия, вытолкали железного друга из преисподней. Правда, признаюсь вам, как на духу, я преследовал и свои, сугубо корыстные интересы: думал, в знак благодарности он и подвезет нас до вокзальчика. Но хваленая импортная техника все-таки вышла из строя. Он сел на бампер и заплакал. «Ладно, не реви, — как мог, попытался я его утешить, — иди лучше знак на место поставь». «Какой знак?» «Про диких зверей. Чтоб другие не улетали».

Следующее знамение тоже явилось ко мне в животном образе, но на сей раз — одомашенном. Примерно через версту откуда-то из перелеска выскочила собачья свора. Во главе процессии вальяжно прыгала на трех конечностях замшелая самочка. Сама по себе она была не опасна, зато полусферой за ней двигались четыре здоровенных самца, причем на шее у волкодава болтался обрывок амбарной цепи. Шедший в желтой майке лидера Эдуард спросил меня на ходу: «Что делать?» Вопрос, конечно, прозвучал риторически. Если бы он спросил меня по-другому: «Кто виноват?», я б врезал ему по глазам всю нелицеприятную правду-матку. Но он этого не спросил.

Но еще чудней сформулировала свой вопрос его гражданская жена. «Юра, — спросила Лена, — а здешние псы за лытки кусают? А то я без капроновых колготок, босая до ступней…» «То, что у них блохи, — ответил я, — это наверняка. Вполне возможно, есть и глисты. А кусают они или нет и за что конкретно — это мы сейчас установим экспериментально».

К чести моей супруги, собак она не боялась с детства, у них там, на Крайнем Севере, где она имела место прозябать до судьбоносной встречи со мной, люди, собаки, олени и политики жили дружно — до взаимной грызни дело не доходило. Поэтому она набралась мужества и, как нож сквозь масло, первой прошла сквозь их боевой порядок. Ободренные таким обстоятельством, за ней столь же благополучно прошли и все остальные. Естественно, кроме меня. Едва я поравнялся с прекрасной половиной семейства псовых, громила с цепочкой навострил седые уши и издал злобный львиноподобный рык. Эхом ему вторили сородичи. Жалобно завыла дворняга где-то на северо-западе, в районе Азарова.

«Юрасик! Не шевелись! — завопила Танюсик, — они настроены агрессивно. Они тебя растерзают вперемежку с тыквой». Я замер, как дуб-дерево, и осмотрелся. Как на грех, до самого горизонта в оба конца простиралось вымершее, в смысле машин, шоссе. «Таня! — надсадно прохрипел я (ей-то легко с колесной сумашкой стоять в стороне и давать советы), — может, мне их задобрить? Погладить эту козявочку?» «Не смей к ней прикасаться! Они тебя и так приревновали. Почуяли в тебе опасного конкурента. Не видишь, что ли, что у них брачный период?»

К слову, кто не знаком еще с моей благоверной, смею вас заверить: язва двенадцатиперстной кишки в сравнении с ее остроумием — лишь легкое недомогание. Тем временем вся четвероногая гоп-компания устроила на девятой магистрали европейского значения такой откровенно-похабный лай, что мне стало неудобно перед гостями-коммивояжерами за местную фауну. Лишь позже я понял, что этот лай был отнюдь не актом злобы с их стороны, а предостережением свыше: чтоб я, дескать, не валял дурака, а возвращался домой. Ибо все это были еще цветочки.

Продолжение следует.