"Я буду долго гнать велосипед". К 70-летию со дня рождения Н. Рубцова

Как ни парадоксально, имя поэта Н. Рубцова стало широко известно лишь благодаря шлягеру А. Барыкина. А ведь когда-то его творчество сравнивали с самим Есениным. И не только творчество — образность мысли, широкую натуру, разнузданный порывистый нрав. Третьего января Николаю Рубцову исполнилось бы семьдесят лет.

Родился он в поселке Емец, Вологодской области. Отец работал в леспромхозе, мать занималась домашним хозяйством. В 1942 году отца забрали на фронт. «Шел первый год войны. Мать лежала в больнице. Старшая сестра, поднимаясь задолго до рассвета, целыми днями стояла в очередях за хлебом, а я с большим увлечением искал во дворе осколки и если находил, то гордился ими и хвастался. Часто я уходил в безлюдную глубину сада, где полюбился мне один удивительно красивый алый цветок. Я трогал его, поливал и ухаживал всячески, как только умел. Об этом моем пристрастии знал только брат, который был немного старше. Однажды он пришел ко мне в сад и сказал: «Пойдем в кино. Там «Золотой ключик» привезли». Мы посмотрели кино, в котором было так много интересного и, счастливые, возвращались домой. Возле калитки нас остановила соседка и сказала: «Ваша мама умерла». Брат заплакал и отправил меня домой. Я ничего толком тогда не понял, но сердце мое содрогнулось».

Сироту взяла к себе соседка, но однажды в доме пропали карточки на хлеб, и, обвиненный в краже, мальчик убежал в лес. Жил там неделю, питался грибами и ягодами, потом был пойман и отправлен в детдом под Вологду. Но из детдома он сбежал — пешком (восемьдесят километров) добирался до сестры. Когда упорного беглеца поймали вторично, отправили в самую недоступную глухомань — Никольский приют Тотемского района.

Генриетта Шамахова, первая жена поэта, позже вспоминала: «Родилась я здесь же, в Николе, окончила семилетку. Работала на почте, на маслозаводе. Когда познакомилась с Рубцовым, уже заведовала клубом. Пьесы ставили, в хоре пели. Весело жили. Приходил и Николай в кино, в бильярд поиграть. Я знала его еще по детдому. Матери моей, повару в интернате, подвели порчу пяти тонн картошки, ну ее и посадили на пять лет, меня же определили в детдом, в младшую группу, а он был в старшей. Учился Николай хорошо, мы вместе выступали в самодеятельности, в Тотьму на всякие олимпиады ездили. Я показывала акробатические номера, а Коля играл на гармошке. Когда окончила семь классов, мы все проводили его в Ригу, в морское училище. Экзамены он сдал хорошо, но потом с кем-то подрался, его отчислили, и он вернулся домой. Учился потом в лесном техникуме… С тех пор мы не виделись одиннадцать лет. Однажды была у нас вечеринка (кого-то провожали в армию). Смотрю, заходит элегантный, но слегка импульсивный молодой человек. Подружка шепчет: «Это же Рубцов»… Так мы как бы заново познакомились. Позже поженились. В 1963 году у нас родилась Леночка. Жилось трудно — характер у Николая был непростой, взрывной, неровный. Да и материально было туго. Его печатали неохотно, даже в районной прессе. Подрабатывал в моем клубе. Когда он играл на гармошке и пел свою песню «Я уеду из этой деревни», то все, кто слушал — и женщины, и мужчины — плакали. И он действительно уехал… Осенью 1970 года я была на семинаре в Тотьме. Выхожу из ДК — смотрю: Рубцов. Спросила, откуда явился. А он ответил, что пришел узнать, когда мы к нему переедем в Вологду.

— Лена в школу пошла,— отвечаю, — может, весной.

— Вряд ли до весны доживу — говорит, — предчувствие нехорошее.

Это была последняя наша встреча.

В 1965 году вышла первая книга Рубцова — «Лирика», в 1967 году вторая — «Звезда полей».

Журналист В. Федотов вспоминает: «Два декабрьских дня вся пишущая вологодская братия гуляла напропалую. Угощал друзей, знакомых и просто ценителей поэзии Николай Рубцов.

— Откуда деньги-то, Михалыч? — спросил я его как-то в сквере.

— А влез в долги под гонорар из вашей «Правды».

— Большой вы поэт, но человек, извините, наивный. Сколько в подборке строк? Я считал: девяносто шесть. Значит, больше сотни не получите.

— Не смеши! По рублю за строчку платят даже в «Красном Севере». Не пойму только, почему он вдруг красный, обычно его называют белым.

— Я знаю, Коля, но и «Правда» такая же нищая, только в союзном масштабе. Весь наш доход идет управлению делами ЦК КПСС.

— Не верю! — вмешался в разговор писатель Дроздов, преданный друг и собутыльник Рубцова. Поспорили. Я тут же дал телеграмму в бухгалтерию издательства: «Прошу срочно перечислить гонорар Рубцову».

Увы, спор я выиграл, не получив, правда, от этого никакого удовлетворения.

Удивительно, но сам Николай Михайлович не очень-то и расстроился. Эйфория не проходила: ведь напечататься тогда в «Правде» — означало, получить пропуск во многие издания. Да и признание местных властей».

Видимо, последнее обстоятельство его и радовало особенно, ведь в Вологде он жил неустроенно, то в гостиницах, то у случайных, а порой и сомнительных знакомых.

В тридцать три года Рубцов окончил литературный институт и выпустил сборник «Шум северных сосен». Трудно сказать, сколько месяцев он был профессиональным литератором. Пытался зажить жизнью нормального советского писателя, но всякий раз его настигала либо крайняя степень нищеты, либо участковый с вытрезвителем. Он часто прятался в деревне, но и там его находили люди в форме и штатском. «Рубцов, — говорили они, — слышал, скоро вступит в силу новый уголовный кодекс? Там будет несколько статей, посвященных персонально тебе. Так что лучше заранее пройди психиатрическую экспертизу».

Постоянной работы не было, так как не было вологодской прописки, а тогда (впрочем, как и сейчас) Россия была страной бюрократического самодержавия и произвола. Он временно работал слесарем-сборщиком, шихтовшиком, литконсультантом, кочегаром. За публикации стихов в районных газетах, и если очень повезет, — в областных — получал жалкие, никак не соразмерные его мятежному характеру, таланту гроши. А когда попадал в добровольную деревенскую ссылку — собирал для заготконторы то грибы, то ягоды; то вербовался на рубку леса для колхозников. Писал очерки о сельских тружениках. Вот одно из произведений того периода:

Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог.
Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа и ванной,
Егерь Филя живет…
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Охраняет долину
И играет в дуду.
Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть.
Филя! Что молчаливый?
А о чем говорить?

В 1965 году Рубцов познакомился с поэтессой Людмилой Дербиной, которая стала впоследствии слепым орудием судьбы. Когда в начале 80-х спецкор «Комсомолки» В. Каркавцев, проводивший журналистское расследование трагической гибели поэта, спросил Дербину: «Почему же вы все-таки оказались рядом? Сами говорите — потухший взгляд, явные признаки психоза и белой горячки, чуть ли не шизофрения, неадекватная пьяная агрессивность» — она ответила: «Честно говоря, я ведь его и за мужика-то поначалу не считала. Познакомились в алкогольном дыму у какого-то случайного общего друга. Я только приехала с периферии покорять областной центр и мне негде было жить. Снимала частную, платила огромные деньги, а он уже худо-бедно получил комнатушку в общаге, с клопами и вечно скандалящими соседями. И предложил мне пожить у него в качестве квартирантки. Бесплатно. Ну, если там когда постирать, обед сварить, полы помыть. Ведь в бытовом плане он был совершенно беспомощен: забить гвоздь или починить розетку — для него, что высшая математика. Я тогда молодая была, копна огненных волос, — прохожие постоянно смотрели вслед. А он — встретишь в толпе — не обратишь внимания. Абсолютно заурядная внешность. Но была в нем какая-то необычайная сила и энергия. И ум — глубокий, ироничный. Ни до, ни после я не встречала такого умного собеседника».

— Постойте, постойте — возразил Каркавцев — мне не раз попадались воспоминания о Рубцове прямо противоположные, дескать, собеседником он был никудышным, вялым и косноязычным, особым интеллектом не блистал.

— Ну вот, и вы туда же, — печально улыбнулась поэтесса. — Он был особенным человеком. Всех этих, что теперь пишут о нем в своих мемуарах, он просто-напросто презирал — за примитивизм и приспособленчество. А уж поддерживать умную беседу ради этикета — такого за ним греха не водилось. Настоящий Рубцов открывался чрезвычайно редко, и то лишь тем, кто был близок ему по ментальности и мироощущению. У нас оказалось слишком много общего. Он так истово любил растерзанную Россию, так о ней горевал, порой чуть ли не до маразма.

— У вас в стихах не раз отмечалось — напрямую и вскользь — что вы совершенно ясно и заранее осознавали: связь эта роковая, добром не кончится:

Как мне кричали те грачи,
Чтоб я рассталась с ним,
рассталась!
Я не послушалась (молчи!)
И вот что сталось, вот
что сталось.

— Да, было предчувствие: и он знал, и я, что идем к беде… Но нас как в воронку затягивало… долгие запои… интимные оргии на грани допустимого, простите за откровенность. Мы были неживые друг без друга, зомби, в частых разлуках испытывали самую настоящую физическую боль души. Он всегда удивлялся: «Люда, сколько в тебе энергии». А я жила для него и его стихами. Понимала — без меня он пропадет. А потом вдруг поняла и другое — что и со мной он пропадет, даже быстрее и страшнее. А быт, что быт… он его не волновал совершенно. Купила как-то у фарцовщиков замшевую куртку на молнии, ужасно для нашего бюджета дорогую. Через месяц спрашиваю — где? Он так спокойно: « Витьке подарил, ему понравилась. Ему и ходить-то не в чем, а у меня «болоний» есть…»

А потом была страшная ночь девятнадцатого января 1971 года. Чего греха таить, были у меня параллельно с ним и другие мужчины. Ревновал он жутко, переживал, но в ту ночь буквально сошел с ума: в алкогольном психозе швырял в меня и о стены все, что попадалось под руку: посуду, черновики. Выбросил за дверь мою одежду и документы. А когда ножом прижал к стене, у меня самой наступило в мозгу затмение: все, хватит — мелькнула мысль. Дальше — не помню.

Л. Дербина отбыла срок за убийство. По ее словам, в лагере ей часто снился один и тот же сон: «Ведут меня на расстрел, и вдруг сквозь конвоиров прорывается Коля: «Люда, ты куда?» «Да вот — говорю, — меня за тебя расстреливать ведут. А он меня нежно обнимает за плечи, по старой привычке целует в нос и говорит: «Ты не умрешь, поскольку я тебя люблю».

Николай рубцов
Соловьи

В трудный час,
Когда ветер полощет зарю
В темных струях нагретых озер,
Я ищу, раздвигая руками ивняк,
Птичьи гнезда на кочках
в траве.

Как тогда,
Соловьями затоплена ночь!
Как тогда,
Не шумят тополя!
А любовь не вернуть,
Как нельзя отыскать
Отвихрившийся след
корабля…

Соловьи, соловьи
Заливались, а ты
Заливалась слезами в ту ночь!
Закатился закат,
Закричал паровоз —
Это он на меня закричал!

Я умчался туда,
Где за горным хребтом
Многогорбый старик океан,
Разрыдавшись,
Багровые волны-горбы
Разбивает о лбы валунов…

Да, я знаю,
У многих проходит любовь,
Все проходит,
Проходит и жизнь,
Но не думал тогда
И подумать не мог,
Что и наша любовь позади…

В трудный час,
Когда ветер полощет зарю
В темных струях
Нагретых озер, —
Птичьи гнезда ищу,
Раздвигая ивняк,
Сам не знаю, зачем их ищу!

Это правда иль нет,
Соловьи, соловьи,
Это правда иль нет, тополя,
Что любовь не вернуть,
Как нельзя отыскать
Отвихрившийся след корабля.