Афганский синдром

- 1 -

Медаль «За боевые заслуги» нашла Михаила Ипатова уже в местах лишения свободы спустя почти пятнадцать лет после его войны. Сам Мишка на этот счет был самокритичен: никаких особых заслуг за собой не числил. Больше того, отслужив в Афгане почти полтора года, автомат в руках, не считая самаркандской учебки, держал от силы пару раз, да и то на стрельбах. Но, как всякий уважающий себя советский дембель, два раза отметился на гауптвахте. Один раз за то, что неудачно пошутил: выдернул чеку из наступательной гранаты, обмотал ее штопальной ниткой и бросил в нужник за казармой. Через пару недель нитка сопрела и граната рванула.

Таким образом шутили многие; а чем еще заняться долгими знойными вечерами, когда нет ни войн, ни политзанятий, ни ядреной афганской анаши? Но многие шутили вхолостую, а Мишка пошутил в цвет. «Эргэнэшка» (р.г.н. — ручная граната наступательная) рванула как раз в тот момент, когда там по неотложному делу дислоцировался зампотех майор Рукавицын. Неплохой, в принципе, мужик, без штабных закидонов, поэтому жаль, что подвернулся именно он. Мишка не стал валять дурака и чистосердечно во всем сознался. За честность Антон Григорьевич накатил ему стакан технического спирта, а за жалость — пять суток, не считая дороги до гарнизона в Мендаре.

- 2 -

А второй раз он получил «директиву» уже «по уму». По тревоге поднялись в рейд. Мишка уселся за баранку своего «Урала», включил Софию Ротару, завел мотор. И тут откуда ни возьмись появился замкомроты Борисов: «Ипатов, мать-твою-перематать, ты почему без каски?» Мишка знал, мать-перемать, почему он без каски: возвращаясь вчера из кишлака Ольгыр, они на полпути решили перекусить. Остановили колонну на каштомырском плато, соорудили наспех дастарханчик и стали готовить плов. А поскольку настоящий казан был уже кривой в трех местах, под эти нужды приспособили Мишкину каску. И тут — обстрел. Все бросились по машинам. Мишка тоже бросился «по машинам», выкинуть плов рука не поднялась. Думал, ребята отобьются и трапезу завершат. Но ребята отбиваться не стали, а просто поехали домой… Домой… Завели свои «бэтээры» и поехали по пескам — воевать в тот вечер им особо не хотелось. Так и валяется сейчас Мишкина каска с подгоревшим рисом где-то в каштомырских камнях.

«А зачем мне каска, товарищ старший лейтенант? — наивно спросил сержант Ипатов. «А вдруг прямой наводкой в тебя лупанут?» «Ну, если прямой лупанут, то за спиной у меня двенадцать тонн горючего. Не то, что каска, железобетонная стена не сдюжит…»

В общем, за «нарушение формы одежды» объявили ему перед строем два ареста по пять суток каждый. Отсидел в общей сложности три дня и две ночи — амнистировали. Естественно, не за красивые глазки и не за примерное поведение, не за то, что он незаменимый водитель экстра-класса. Откуда взяться этому классу в девятнадцать лет? Просто парень до мельчайших подробностей знал, в отличие от других шоферов, юго-восточную часть Хашимского нагорья — каждую кочку, каждый бугорок, а в боевых условиях эти мелочи превращались в критерий жизни и смерти.

Короче говоря, отыскала Михаила награда, когда он уже стал забывать подробности той войны. Ну, что там было? Да ничего особенного, тем более героического. Пошли однажды в рейд и попали в клещи. Двумя точными попаданиями моджахеды подбили головной и замыкающий танки. Началась бойня. Стреляли мы, стреляли они; они — прицельно, из-за укрытий, мы — в белый свет, как в копеечку, из-под горящей техники. «Ипатов, мать-твою-перемать, ты куда?» — заорал замкомроты Борисов. «Воевать, товарищ старший лейтенант!» — крикнул Мишка, неумело устраиваясь за полыхающим Димкиным «бэтээром».

«Мать твою в Бога душу! В машину! Танки, видишь, горят в клещах, на тебе выползать будем… ежели не помрем…»

Кое-как отбились. Чисто случайно, на удачу, шандарахнули со всех стволов по Касанганскому ущелью, и духи на пару минут утихомирились, струхнули, поди, орелики. Этих минут ребятам хватило за глаза. Облепили Мишкин «Урал» — просто чудом остался он цел, лишь одно колесо спустило, хоть и стоял, как бархан среди песчаника. Облепили, значит, как муравьи дохлую гусеницу: кто в кабину, кто на кабину, кто на цистерну, кто под цистерну и — «давай, Ипатов, по газам». Ну, Мишка и дал по газам — какой же русский не любит быстрой езды, особенно когда в тебя, почти в упор, со всех сторон, да крупнокалиберными. Господь не выдал, свинья не съела — убежали.

«А ты молодец, — сказал уже в казарме старлей Борисов, — целых пятнадцать минут оборону держал, не дрогнул». «Это я-то держал? — удивился Мишка, — да я и пальцем не шевельнул, сидел, как марионетка. Вот ребята держали, это — да». «Дурак ты, Ипатов. Молодец, конечно, но дурак. Служба у тебя такая — за баранкой сидеть». И, подумав, добавил: «Специфика военных действий в том и за­ключается, чтоб не суетиться».

Почему сразу медаль не присвоили? Так ведь по первости неудобно было. Подвигов мы в ту ночь не совершали, убегали, как зайцы от серого волка. Зато ни одного парня Борисов на песках Хашима не оставил, хоть и попали в капкан. Это ль не главное?

По иронии судьбы-злодейки, свой дурацкий срок Ипатов получил тоже «за боевые заслуги». В самом прямом смысле этого словосочетания.

- 3 -

Копал как-то на даче картошку, подошел сосед, дядя Леша, фронтовик. Разговорились. Картошку Мишка докопал, разговор решили продолжить в теплой дружеской атмофере. Зажгли в дачном домике керосиновую лампу, вскрыли банку сардинеллы; у дяди Леши всегда в резиновом заколеннике под столом — от бабки Кати — была приныкана поллитровочка. После второй стопочки старик стал изливать младшему брату по оружию стариковскую печаль: совсем их с бабкой извел Павлуха. Павел — внук непутевый, рос парень без отца, без матери (мать отец по пьяному делу зарезал и теперь сидит). И вот Пашка в батю пошел — работать не хочет, а выпить ни разу не против.

«Иждивенец», — резюмировал дядя Леша. «Хочешь, я ему морду набью?» — равнодушно, для проформы скорее, предложил Мишка. Злодеем и драчуном он не был, кулаки пускал в ход лишь в крайних случаях, хотя силушкой Бог не обидел. А кулаки в ход не пускал, потому что боялся: переклинит. После осколочного ранения в голову — не уберегся-таки в последнем рейде (дембель встречал уже в ташкентском госпитале) — стало у Мишки что-то не в порядке с темпераментом. Поэтому и бокс бросил. Однажды, участвуя в кубке области, во втором полуфинальном раунде пропустил в челюсть коварный хук. И никто — ни он сам, ни зрители — не поняли, что случилось: на Мишку нашло затмение. Ринг поплыл перед глазами, соперник превратился в моджахеда, спортивный вымпел — в боевое знамя.

Тремя ударами он сшиб противника с ног, сбросил перчатки и стал его мордовать по-настоящему. Под сурдинку сломал переносицу рефери и разметал судейский столик вместе с гонгом. Тогда его угомонили и судить народным судом не стали — тот год проходил под знаком «фэйр плей» (честной игры). Олимпийцы готовились к Олимпиаде, и обл­спорткомитет не стал выносить сор из избы.

«Все из дому тащит, подлец… — сокрушался между тем сосед, — вазу хрустальную, что нам со старухой на золотую свадьбу подарили, и ту просандыкал». «Сволочь он, потому что… — Мишка вскрыл вторую банку. — Нет, кроме шуток, давай я ему морду набью. Типа спарринг устроим…» «А вчера, сукин сын, медаль мою прикарманил «За боевые заслуги». В ларек за литр отнес, а в какой, не знаю…» «Что-о???»

- 4 -

Каменным утесом навис сержант запаса Ипатов над сержантом запаса Кравчуком: «Медаль — за литр? Да я его, гада…» Напрасно пытался дядя Леша загородить Мишке дорогу, невесомой пушинкой отлетел в сторону — сорвался Мишка. И понеслось.

Павлуха долго не открывал: бурчал что-то из-под двери (до кровати он доползал не всегда). Потом немного очухался и куда-то Мишку послал. Адреса Мишка не запомнил, но дверь плечом вышиб с первой попытки. Света в запущенной родительской квартире не было. Ипатов встряхнул недоросля, поставил его на ноги и стал учить уму-разуму.

«Где медаль, сволочь?» «Там», — Павлуха неопределенно махнул рукой и снова завалился на пороге. «Ладно, падаль, живи до утра. Завтра поговорим», — и тоже неопределенно пнул ногой. Но пнул от души, с оттяжечкой. До утра Павлуха не дожил, умер от кровоизлияния.

Когда за Ипатовым приехал наряд милиции, он почти и не удивился. «Убил, что ли? Ну, я даю…» — «Может, и не ты, — обнадежил его начальник группы, — может сам подох… экспертиза покажет. Он, такой-рассякой, всю нашу доблестную милицию уже достал. Тебя, Ипатов, если по совести, к ордену представить надо, но юридически — он человек». «Да не человек он, — вяло парировал Мишка, — а собака позорная. Дедову боевую медаль пропил. А собаке — и смерть собачья».