Год матерого секача

Обычно новогодние рассказы бывают смешными или глупыми; обычно в них непременно есть элемент несуразности или случайности. Я не собирался писать специально новогодний рассказ, просто, работая над своими черновиками, вдруг на полях обнаружил запись, сделанную второпях и неизвестно когда: «Андрей К.Н.Г. паспорт». Таких стенографий у меня накопился целый мешок, под стать мешку Деда Мороза. В моем мешке — человеческие судьбы: и смешные, и глупые, и несуразные, и случайные. Я стал вспоминать…

Оксана Лебедева потеряла паспорт аккурат 31 декабря. Носилась по магазинам, закупала всякую елочную мишуру, продукты для праздничного застолья и где-то его обронила вместе с квитанциями об уплате за газ и электричество. Но вовремя не спохватилась. Вернулась домой под вечер — и сразу принялась наводить в квартире соответствующий антураж. С последним московским поездом должен был приехать с трудовой вахты Сергей — ну, скажем так, гражданский муж. И хотя детей у них не было, три года прожили душа в душу.

Жалко, конечно, что не было детей… Новогодняя ночь без детского смеха теряет очарование. Однако и это еще не самое интересное и печальное. Самое интересное то, что Оксана так никогда и не узнала, что основной ее документ несколько часов провалялся в сугробе, а самое печальное, что Сергей так и не приехал. Он позвонил в половине двенадцатого, сухо поздравил с «хэппи нью йеа» и вежливо попросил расстаться. Ему предложили в столице приличную работу, но ввиду отсутствия жилья… общага лишь холостым… а Оксана, тем более, гражданка Украины и без высшего образования… В общем, они давно уже любят друг друга и какая-то там Ириша готовится стать матерью.

— Будь счастлив, папаша! — только и сказала Оксана.

***

Боже, как давно и неправда это было! Какая-то имитация семейных отношений на фоне экзальтации собственного Я. Двенадцать лет прошло. Денис учится на «четыре» и «пять», занимается в секции самбо, любит возиться со всякими железяками. То раскурочит какой-нибудь мотор на свалке, то притащит в дом амбарный замок и не успокоится, пока его не откроет. В кого у него такие технические способности — уму непостижимо. Сергей был художником-реставратором, почти талантом; мог и обои при случае наклеить, и потолок навесить, но всякие там отвертки, плоскогубцы, саморезы — это для него темный лес. А уж по темпераменту и внешности — совсем два разных полюса: папа — аристократических манер неторопыга, из тех, кто прежде семь раз отмерит; сынуля — непоседа: с бухты-барахты, вечно босой и в цыпках.

Валерий — второй муж, на сей раз законный, Денискин отчим — тот вообще учитель зоологии, больше по кошкам-мышкам спец, чем розетку починить. Дома целый живой уголок завел, от карликового хомячка до грозного ротвейлера. Впрочем, Фокс поселился у Оксаны еще при той, не сложившейся жизни. Буквально за месяц до разрыва Сергей принес домой смешного щенка. «Вот, кто-то бросил, а я подобрал, — сказал он и рассмеялся, — вместе с кошельком, а там — червонец». А через месяц и он его бросил, вместе с Оксаной. Правда, вместо червонца оставил в портмоне двести долларов. Этот портмоне она швырнула с балкона. Наверное, до сих пор там и лежит, в узкой щели между гаражами: звонко ударился об обледенелую кровлю и съехал, как сноубордист, в узкую щель… Это произошло утром. Точно, уже ходили автобусы… В гостиной — шумно и весело, карапуз Павлик тоже пытается внести посильный вклад: рвет серпантин на кусочки, дербанит вату, посыпает себе голову конфетти.

— Пашка, брысь! — по-взрослому одергивает его Денис. — Мам, а куда мы повесим Хрюшку?

Хрупкий стеклянный шарик лопается у Оксаны в пальцах, как яичная скорлупа. Поросенок, какой бы он ни был — елочный, плюшевый, по телевизору; злой или добрый — вызывает у нее… почти помутнение разума. Оксана уже и к бабке в Малаховку ездила.

— Бабушка, изведи ты из меня этого вепря. Ну не могу я с ним… жить в душе…

— Это тебе, девка, темными силами сделано, — авторитетно заявляет бабка, — нечистого духу кто-то в тебя впустил. Давно ль началось?

— Да уж… лет двенадцать, наверное.

Ну да, как тут не поверить бабке. Именно с тех пор и началось, с того злополучного звонка. Тогда Оксана со злости махнула фужер шампанского и пошла веселиться до упаду к соседке, притутешной Нинке. Нинка вечно прозябала то в наркологии, то в психушке, поэтому застать ее в плохом настроении было практически невозможно. Если не было денег на опохмелку, она глотала горстями всякую фармацевтическую гадость, ловила зеленых смешных чертей и ощущала себя Снегурочкой. Оксана — опять же со злости — съела упаковку какого-то циклодола, смешала его с портвейном и решила — под горячую руку — покончить счеты с жизнью. Потому что глупая была.

— А ты паспорт-то свой никогда не теряла? — допытывалась напоследок бабка. — А то сейчас такие проходимцы пошли — через паспорт там, или фотографию свинью в душу положат…

Нет, паспорт она вроде бы не теряла, только однажды, когда выходила замуж и меняла фамилию, выпустила его из поля зрения.

***

Неожиданно в дверь позвонили. Вообще-то родственников и подруг у Оксаны за последние двенадцать лет особо не прибавилось, да и у мужа их было раз два и обчелся, сам не местный. А коллеги-учителя — сплошь семейные, в меру пьющие люди… Чего им по гостям ходить за два часа до курантов?

Верно, Нинка опять заскучала. Сейчас, пока не упьется вдрызг, будет хвастаться новым поклонником. Предыдущий к ней на 8 Марта прилетал прямо на служебном вертолете, какой-то большой чин из МЧС.

На пороге стоял… обыкновенный Дед Мороз.

Все семейство Лебедевых-Корейко дружно, но смущенно и недоуменно переглянулось. Оксана подумала, что Деда Мороза организовал Валерий, Валерий подумал с точностью до наоборот. Денис решил, что наконец-то вернулся из далекой загранкомандировки папка. И только карапуз догадался, что это самый настоящий Дедушка Мороз.

— Здравствуйте… — сказала Оксана.

Дед Мороз был хоть и настоящий — с усами, бородой, в кафтане и с посохом, но какой-то весь замороженный. Видно, там, в Лапландии или где-то под Устюгом недавно прошел циклон. В соседней комнате зло, предупреждающе зарычал Фокс.

— Вы проходите, садитесь, — учитель зоологии относился ко всяким причудам типа Санта Клаусов, кикимор и гуманоидов, как к нерадивым ученикам, говорил с ними вкрадчиво. — Если подарки какие есть, мы все по накладной оформим.

Оксане вдруг почему-то сделалось нехорошо, бросило в жар. А когда Дед Мороз печально, но приветливо улыбнулся, ей вдруг померещились в свете мигающих гирлянд его клыки, огромные, как у матерого секача.

Тогда, ровно двенадцать лет назад, когда Оксана решила уйти из жизни, она сначала схватила швабру и разбила в пух и прах новогоднюю елку. Потом брала со стола тарелки с салатами, фужеры и методично била их о паркет. С балкона полетел канделябр. Канделябр летел, свечи на нем, не все, конечно, несколько, кажется, три — продолжали гореть. А маленький резиновый поросеночек все никак не попадал под швабру, вернее, попадал, но ни фига ему от этого не доставалось — он отскакивал от пола, стен и всякий раз не вписывался в амбразуру двери. Сейчас уже невозможно определить, что происходило в этой нехорошей квартире де-факто. Притутешная Нинка утверждает, что от циклодола такое бывает часто. Не только синтетические звери прыгают — но и натуральные шифоньеры. И тогда она вонзила в него вязальную спицу.

«А если хочешь уйти из жизни красиво, — кричала Нинка в форточку, — да еще под кайфом, включи на всю катушку Курта Кобейна, набери в ванну горячей воды и лезвием по вене — вжик, за милую душу коньки отбросишь. Еще и херувимы тебе споют…»

Кажется, Оксана так и поступила. Шум воды до сих пор стоит в ушах, и теплая нега обволакивает зябкую кожу… Или это было уже под утро?

Под запредельной дозой азалептина и циклодола грань между явью и галлюцинацией стирается начисто. Медики даже придумали такой термин — психоделия.

— Вы уж извините… Подарки, конечно, если поискать, найдутся, — он достал бутылку шампанского, помятый торт, сигареты, остатки букета и… пластиковый пакет с резиновым поросенком. — Если его надуть, Пашке будет с ним прикольно купаться в ванне.

— Вас избили? — ужаснулся Валерий. — Или машина?

— Поезд, — улыбнулся в усы Дед Мороз, — сорвался с подножки вагона, последнего из Москвы.

— Валерий, — Оксана вцепилась в подлокотник кресла, суставы на пальцах побелели, — у нас ВОДКА есть?

— Айн момент! — муж схватил со стола шампанское, стал откручивать пробку, но она рывком поставила бутыль на центровое место; налила из графинчика целый бокал «Столичной» и выпила без подготовки, залпом.

Если все это было бредом, то откуда у нее взялся шрам на запястье, перебинтованный лоскутами голубой простыни? Почему — наутро — в гостиной стояла абсолютно другая елка с другим набором игрушек, а испустивший дух поросенок валялся в прихожей среди ботинок? Стол был сервирован совсем не так, как это делала она, и букет роз она никогда не клала себе в изголовье. Зачем?

И тут, то ли от водки, то ли от звона курантов, у нее в голове произошло прояснение: когда рядом раздался мелодичный звонок, они все вчетвером переглянулись, но никто не тронулся с места. Значит, Дед Мороз проник сквозь дверь сам. Он живое существо или фантом? Или она сошла с ума?

— Я сделала что-то не так? — пролепетала Оксана, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Если этого сорванца зовут Денисом, вы сделали все правильно…

Дед Мороз снова улыбнулся; и Пашка под елкой захныкал, ротвейлер рвался и царапал когтями декоративную рейку. А Валерий беспомощно развел руками: ну, знаете ли. И тоже хлопнул водки.

Гость снял сказочный полушубок — атмосфера в доме накалялась, будто не январь только что пришел в Нечерноземье, а огнедышащий июль придавил своим весом бескрайние просторы Сахары.

Сонм разнонаправленных мыслей вихрем пролетел в голове: если она швырнула портмоне с балкона, откуда ж она знает наверняка, что там лежало ИМЕННО ДВЕСТИ баксов? Водки, шампанского, кофе, воды — чего угодно! Дайте мыслям придти в порядок!

— Мам, давай поставим музыку, скучно… — Денис нажал клавишу аудиоцентра, и Курт Кобейн на пару с Эриком Клептоном рубанул миллион децибел «Нирваны». Под эту самую мелодию, балдея от невролептиков, истекая кровью, она ТОГДА умирала в ванной. Тогда, двенадцать лет назад, когда ее бросил Сергей, тоже наступал год доброй Свиньи. Тогда он обвинил ее во всех смертных грехах: в том, что она с Западенцы и по-русски пишет с ошибками; что у нее вечно взрывается маринованный перец в банках, а «Индезит» жует его рубашки; что она уже три года не может ему родить: или специально не хочет, или нарочно не может.

Упреки сменились недоумением — зачем он пришел теперь? Откуда он знает имя сына и как открыл дверь, если все ключи, «валентинки» и прочую дребедень он выслал ей бандеролью к международному женскому дню? Благородный подарок и мощный восклицательный знак в конце эпилога. Но даже это не главное. Главное — КАК? Как, балдея от невролептиков и истекая кровью, наутро она проснулась в постели? Какие гуси-лебеди перенесли ее за тридевять земель?

Сына она ему родила, что дальше?

Оксана набросила на плечи дедморозовский полушубок и, как была в комнатных тапочках, бросилась к двери… потом вернулась и схватила швабру.

— Оксана, не надо черносотенного погрома (она замахнулась на елку черенком, но оскал виртуального секача словно парализовал ее) — елка тут ни при чем… прости.

Как же вспомнить все подробности той сумасшедшей ночи? Не сохранилось никаких вещдоков: розы она выкинула, дырявый поросенок испарился сам по себе, салаты, приготовленные явно не ею, — сожрала притутешная Нинка на пару с Фоксом. Даже шрам на запястье зарубцевался и почти не виден. Вещдоков нет, остался лишь сын Денис да где-то глубоко в подсознании — оскаленная морда матерого секача. Вот тебе и год благодушной Свиньи.

Оксана в три прыжка, благо жила на первом этаже, долетела до гаражей… Долго шерудила шваброй… Снегу там оказалось немного, щель была хорошо защищена от осадков. Вот он: ненавистно-родимый, коричнево-кожаный, за многие годы поблекший, но импортного кича не потерявший. Трясущимися на морозе пальцами она расстегнула молнию: так и есть — две банкноты по сто долларов, а между ними записка: «Оксана, милая, никогда больше не делай ЭТОГО. Если у нас родится сын, назови его Денисом, ладно? Спасибо за ТАКУЮ новогоднюю ночь. Твой паспорт — в твоей дубленке. До встречи, не знаю, когда. Целую, Дед Мороз».

Когда она вернулась, странного визитера уже не было. Валерка пил водку и ковырялся вилкой в салате. Денис нацепил наушники и улетал в «Нирвану». Котенком свернувшись под елкой, сопел карапуз, грустно скулил за дверью Фокс.

— Он ушел… такая холодрыга, а он, чокнутый, в одной рубашке. Перепутал он нас, наверно. Или просто допился до белой горячки.

Денис нерешительно взял мать за полу кафтана и отвел в сторону. Таинственно округлив глаза, чтоб никто из посторонних не слышал, спросил полушепотом: «Мам, а это папка наш был, да?» «Да, сынок, да, твой папка. Добрый Дед Мороз, который приходит вовремя» «А разве он вовремя сегодня пришел?..»

***

Он стоял у стоянки такси и с кем-то говорил по телефону.

— Ну?..

— Ключи я выбросил под обрыв. Их там такая связка и на все личины, что можно любой сейф в Пентагоне вскрыть.

— Зачем ты приходил?

— Тогда или сейчас?

— И тогда… И сейчас.

— Тогда просто потому, что нашел у магазина твой паспорт и хотел вернуть. Звоню, и мне никто не открывает. Кобейн орет на весь подъезд, и вода уже из-под дверей просочилась. Ну, я немного поковырялся в замке и вошел. Ты в ванной… Сначала я думал, что там марганцовка, но это была не марганцовка.

— Потом ты отнес меня в постель и перебинтовал. Потом навел в доме порядок, раздобыл где-то новую елку с игрушками, салаты.

— Все это я УКРАЛ в ближайшем супермаркете… Я был без денег… А брать твои баксы… И розы в изголовье — тоже краденные.

Несостоявшийся Дед Мороз зябко поежился. В соседнем доме надрывался Новиков: «Помнишь, девочка, я веник приволок».

— Утром я ушел и положил в портмоне записку. Я же не знал, что ты ее не прочтешь и выкинешь.

— Я ее прочла… Только ни черта не поняла. Я была… в каком-то тумане, я думала, что это мой художник вернулся навсегда.

— Да нет, просто вор-домушник зашел на минутку… паспорт отдать.

* * *

— Тебе не холодно? — он улыбался и качал головой. И тогда Оксана со сладострастным остервенением рванула на его груди зеленую материю рубашки. — А так? — она сорвала бутафорскую бороду и парик. — А так?

С обнаженной груди ей в грудь упирались, как два кинжала, два острых клыка матерого секача. Она нежно прижалась к ним губами.

— Осторожней. Однажды уже порезалась.