Семь плюс одно письмо

По дороге домой рука то и дело тянулась к сумочке, проверить, не оставила ли письмо в библиотеке, не выронила ли, покупая пельмени к одинокому ужину. Переступив порог, скинула забрызганные весенней грязью сапоги и пальто, упала в кресло, достала вчетверо сложенный тетрадный листок.

«Людочка! Знай, когда ты это читаешь, я думаю о тебе и мы вместе!»

Только за это можно полюбить свое имя. Оказывается, оно нежно-тягучее и сладкое, словно ириска. И потрогать это имя можно, пальчиком погладить неловкий угловатый почерк редко пишущего человека.

«Эти три дня, когда мы не виделись, я вспоминал твой взгляд, которым ты одарила меня на прощание. Теперь я знаю точно, что тебе не безразличен».

Неужели это так заметно? А ведь она старалась вести себя сдержанно, а не как девчонка, которой впервые оказали знаки внимания.

«К сожалению, мы не сможем увидеться еще шесть дней, так как уезжаю в командировку. Но знай, где бы я ни был, всегда буду думать о тебе и мысленно произносить твое имя, Людочка».

Что такое шесть дней по сравнению с годами, наполненными тишиной, пыльным запахом книг в библиотеке, где она работала; одинокими прогулками по городу, в котором, казалось, все были счастливы, кроме нее; возвращением в опостылевшую однушку с оставшейся от мамы потертой мебелью  и отключенным холодильником (а зачем он, ради нескольких яблок или пары сосисок?) Женщина убрала письмо в сиреневую бархатную шкатулку к остальным пяти, полученным ранее, и подошла к зеркалу. Глаза как глаза, серые, немного уставшие. Но что-то в них действительно есть. Вернее, появилось с тех пор, когда из сдаваемого на абонемент томика Чейза выпало Его первое письмо. Как-то засветились изнутри, что ли. А вот прическу нужно сменить. Если отрезать этот хвост, то ей можно будет дать, пожалуй, даже тридцать. Ну, максимум тридцать три.

Перед тем днем, когда в библиотеке должен был появиться Он, Люда отпросилась с работы пораньше — зайти в парикмахерскую. Уже собралась уходить и наткнулась на Его спокойный, серьезный и как бы изучающий взгляд. Растерялась (как же так, на день раньше), но постаралась не подать вида, приняла сдаваемую Им книгу (как всегда, какой-то детектив, ну и вкус, да уж она-то это со временем исправит), записала в карточку читателя новую. Поспешила к стеллажам, поставила сданный им экземпляр на место, достала сложенный листочек и убрала в сумку.

«Людочка, ты уже поняла, что человек я робкий и не особенно красноречив. Мне уже немало лет и хочется определенности. Так получилось, что переписка у нас идет в одностороннем порядке. Я мечтаю поговорить с тобой при личной встрече. Мы оба понимаем, что в библиотеке это сделать не очень удобно. Напиши, где и когда мы сможем увидеться, если ты не против, и вложи весточку в любой том Агаты Кристи. Приду через три дня». 

Внутри сладко защемило и оборвалось. Свидание. Настоящее. Но когда, где, каким образом? Городок маленький, каждый третий знает ее в лицо. На улице встречаться недопустимо. Пригласить мужчину в кафе неприлично. Не домой же звать, позорище-то какое. А почему бы, в принципе, и нет? Взрослые приличные люди. Попьют чаю, поговорят. Сначала, конечно, по-дружески, ни слова о чувствах. И ответ она ему напишет краткий, одну-две строчки. Например: «Можно побеседовать у меня дома, в субботу, в 18.00. Адрес такой-то».

Как дрожали ее руки, передавая «Восточный экспресс», Людмила предпочитала не вспоминать. И без того дел хватало: занять денег на то синее платье, которое пару месяцев назад присмотрела в магазине (повезло, что не купили), продумать меню, чтобы и не вычурно, и со вкусом — обычный скромный ужин знающей себе цену женщины. А сколько стыда натерпелась, когда на кассе супермаркета пробивала бутылку вина и встретилась с удивленным взглядом заведующей библиотеки!

Кухонное окно мыла под «Вальс цветов». Ну не будет же он пытаться поцеловать ее на первом свидании? А если попытается, что делать? Позволить — покажется слишком доступной, возмутиться — можно отпугнуть резкостью. Лучше так: доброжелательно пошутить, мол, всему свое время...

Оказывается, из ее квартиры хорошо слышны шаги на лестничной клетке. И ходит в подъезде довольно много людей. Особенно в полшестого вечера, и в шесть, и в четверть седьмого  тоже. Громко проходят мимо ее двери: топ, топ, топ. Как стук ее сердца: тук, тук, тук...

Людмила убрала со стола нетронутые салаты и фрукты, повесила на плечики синее платье, в котором, боясь его помять, так и не присела за вечер. Заснула на удивление сразу, как в вату провалилась.

Воскресенье — рабочий день, и это хорошо. Дел нашлось много. Заводила новые формуляры, сортировала книги — некоторые давно нуждались в списании. Что случилось? Срочная командировка? Заболел? Струсил? Разочаровался, что сразу согласилась на встречу, счел легкодоступной?

Неделя тянулась, как вялотекущий кошмар. На работе вздрагивала от каждого дверного хлопка. Не Он, не Он, опять не Он. Через десять дней выписала из читательского формуляра адрес. Как она раньше не поняла — у него что-то случилось. Возможно, ждет ее помощи, а она подозревает Его во всяких гадких вещах...

Дверь открыла милая, улыбчивая женщина. Дмитрий Петрович? Да, тут живет. Ах, вы та самая Людмила, да-да-да... Диме сейчас не очень удобно, только в ванную зашел, знаете ли. Я передам, что вы приходили. Да постойте, я все объясню, а то будете думать непонятно что. Поругались мы, с кем не бывает. Говорю ему в запале: да кому ты нужен, старый черт? А он: а вот докажу тебе, что нужен. Записку вашу возьмите, и книгу, раз уж пришли, он прочитал. Выдумщик какой, ну скажите, а? Вы же не обиделись? Может, чаю?

Степенно вышла, неторопливо. Достойная, уверенная в себе женщина. Только застежку на сумке не сразу получилось открыть, чтобы книгу убрать. Записка выпала в подъезде, поднимать не стала. Каблуком порвала, чтобы текст не читался, и все.

Когда огибала угол дома, будто в спину толкнули. Глаза сразу его окне нашли. Из-за занавески смотрел. Спокойно, серьезно и как бы изучающе.