Дневник легкомысленной барышни, или Записки младенца Софьи

Начало от 8 августа

Прошлое лето стало первым, когда родители отправили меня куда-то одну. Вернее, не куда-то, а в фехтовально-театральный лагерь, и не одну, а с Евгением Витальевичем. Что означало: им можно спокойно расслабиться, взять Вовку и неделю балдеть у бабушки с дедушкой в Ржеве. Спрашиваю:
— Мам, а в Волге есть рыба?
— Конечно.
— А почему я, когда плавала в Волге, не чувствовала рыбу?
За маму ответил папа:
— Зайчун, а когда ты в лес ходишь, медведя чувствуешь?

***
В прошлом году наша большая дружная семья недосчиталась четырех человек. Летом не стало моей родной двоюродной тети Маши. Мы прожили с ней бок о бок два года. Именно ее присутствие украшало период нашей жизни в Вышнем Волочке. Мне кажется, я по пальцам одной руки могу перечислить дни, когда мы не встречались. Тетя Маша звала меня интригующими словами «индиго» и «акселератушка», но чаще просто «Сонек». Она не раз забирала меня из сада, а потом выговаривала маме:
— Сисьтер, ты вообще слышишь, какие песни твой ребенок поет?! Что это такое: «Пошел вон, о-о-о, я не сошла с ума...»Тьфу! Ты вспомни, что мы с тобой пели в этом возрасте: Высоцкого, Бутусова, Шевчука. Цоя, на худой конец.
— Цоя, говоришь? — вспоминала мама. — Помню-помню, как мы (в Сонином возрасте, ага) к его «Мы хотели песен — не было слов, Мы хотели спать — не было снов» непременно добавляли: «Мы хотели какать — не было воды».
— Ухаха! — веселилась тетя Маша, — а помнишь, помнишь, что мы предлагали «Агате Кристи» взамест сердца прикрыть в строчке: «Я же своей рукою сердце твое прикрою»?
— Да-да-да, а наши особо продвинутые в этой вечно любимой детской теме однокашники еще добавляли: «Будешь лететь, п**деть и радоваться!»
— Ой-ой, а вот это девическое: «Суженый мой, суженый, в голову контуженный»?
— Не-не, «Суженый мой ряженый, птицами обгаженный!» — поправляла мама.
— А так, наверное, все школьники образца 1993 года пели: «Ну вот и все, окончен бой, беру портфель, иду домой»?
— Точно-точно! А попозже, классе эдак в седьмом, к Кипеловскому «А в зеркалах качнется призрак...» добавляли: «Призрак коммунизма!»
 — А Чигракову на вопрос «А не спеть ли мне песню?» отвечали неизменно: «А не спеть!»
—Сисьтер-сисьтер, а помнишь наш с тобой родовой гимн точеным формам? И мама с тетей затягивали так, чтобы я не слышала:
— Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене, и я вижу свежие шрамы на том, что я думал спине.
Зловеще глядя друг на друга, сестры выходили на крещендо в припеве:
— Где твои си*ьки, которые нравились мне?
Помню еще, как мама звонила тете Маше обсудить детские считалочки:
— Маня, ты бы это слышала! «Догадайтесь сами, часики с усами...» и прочая ересь.
— Да-а, — вздыхала тетя Маша, — не то что в нашем детстве, коротко и ясно: «Турба-урба-сентибряки».
Когда мы в последний раз виделись, я жаловалась тете Маше, что меня в классе из-за фамилии дразнят.
— О, Сонечка, «маленькая» , это разве дразнилка? — успокаивала меня тетушка. — Вот у нас в классе был мальчик Олег. Казалось бы, Олег и Олег— что такого-то? Но наши одноклассники за глаза называли его олегофреном, а тех, кто с ним водился, соответственно, олегофрэндами.
— А к нам в девятом классе девочка пришла, — подхватила мама, — по фамилии Остапенко. Лешка, мой однопартиец (за одной партой сидели), ее тихонько кликал Гестапенко. А в выпускном классе в это время училась замечательная девушка Света Эссенгаузен. Одноклассники ее любя называли то Мюнхгаузен, то Беллинсгаузен... Зайчун, кто такой Беллинсгаузен?
— Знакомое что-то. А-а-а, он Антарктиду открыл! Вместе с этим... Лазеровым.
— О, раз уж о географии речь зашла, — не дала маме возразить тетя Маша. — У моего старшего брата в классе учился Сашка Маклаков. Знаешь, как его дразнили? Миклухо-Маклай. Да чего далеко ходить? Твоего документального папеньку до сих пор Малиной кличут...

***
Когда мы начали жить с мамой вдвоем, она скоро поняла, что одной ей меня не прокормить, и отправила погостить в деревню к моей питерской бабушке Ларисе. Опыт у нас уже был: когда мама защищала от кого-то свой диплом, я полтора месяца жила с бабушкой и дедушкой по отцу. У них я как сыр в масле каталась. И так каждое лето, пока не проявилась аллергия. Бабушка научила меня читать, плести косички, жарить невероятно вкусную картошку (ее для этого нужно натереть на крупной терке). Каждый раз мы уезжали из деревни с огромными пакетами подарков и всякой вкуснятины. Вот и нынешним летом мы встречались с бабушкой Ларисой: жарили картошку, обсуждали мой дворянский наряд для фехтования, вывозили коробками подарки. Кто мог знать, что это было в последний раз. Бабушка, как и тетя Маша, не дожила до моего одиннадцатилетия.

ЭПИЛОГ
Учебный год только начался, учебники еще не раздали, тетрадки не подписали, лишь дневник заполнили — «Сведения об ученике и учителях», а мама уже скандалит:
— Сонька! Стыдоба! В имени классной руководительницы (кстати, у нее такая же красивая фамилия, как у той певицы, что у тебя воет: «Я люблю тебя за то, кто я с тобой») ни единой ошибки не сделала, а в отчестве родного папы — целых три.  Кстати, в слове «стыдоба», чтоб ты знала, ударение на «о».•