Февральский гость

Конец февраля. По раскисшей дороге среди ямок и ухабов по Тверской губернии мчится почтовая бричка, запряженная уставшей тройкой. Лошади вымотались, езда продолжается уже который час, копыта застревают в мокром, рыхлом снегу. Кучер, засыпая на ходу, тяжко вздыхает и спрашивает у пассажира:
— Барин, охота же вам ехать в такую глушь,  да еще и в такое время года?
Дрожа и кутаясь в воротник шубы, сидящий ответил:
— Надо значит, раз такие деньги уплачены, и в ночь едем. Без причины в такие города, я думаю, никто не стал бы путешествовать. Разве что черт?
Через пару часов бричка въехала на первый придорожный постоялый двор Ржева. Путник расплатился с кучером, заказал в номер чаю и, выпив его, моментально уснул после долгой, изнурительной дороги (ехать-то пришлось из Петербурга целых 700 верст). Проснувшись утром и позавтракав, Гоголь (а это был именно он) сел писать письмо человеку, ради которого преодолел это расстояние.
«Дорогой мой друг и духовный наставник, Матвей Александрович! Я откликнулся на Ваше приглашение посетить уездный город Ржев и побывать в его Успенском соборе. С сегодняшней ночи я пребываю на постоялом дворе, расположенном на улице NN. С собой также привез наброски второго тома моей поэмы. Хочу, чтобы Вы дали оценку им и выразили свое мнение, как священник. С нетерпением жду Вашего ответа.
Н.В. Гоголь (27.02.1849)»
Вечером того же дня Николай Васильевич сидел в гостиной большого и уютного дома протоирея Матвея. Хозяин и гость уже отужинали и в данный момент вели беседу.
— Так вы, Николай Васильевич, говорите, что хотели бы причаститься в моем соборе?
— О, да, для меня это очень важно.
— Но с чего вдруг такое решение?
— Вы знаете, что для меня духовная жизнь была всегда на главном месте. В последнее время стала преследовать какая-то чертовщина: я плохо сплю, мучают головные боли, писать выходит с трудом… И на фоне всего этого я редко посещаю храм Божий. А вдруг Бог прогневался на меня?
— Ну, не стоит делать поспешных выводов. Может,  вы просто заболели или нет вдохновения?
— Нет, Матвей Александрович, доктора ничего не обнаружили. Поэтому я и решил съездить сюда, причаститься, заодно и вам свое новое произведение показать. Вы же читали его первую часть?
— Да, еще до того, как познакомился с вами. Откровенно говоря, сюжет несколько странный и диковинный. С чего бы вдруг вам, такому религиозному человеку, волновать тему смерти? Я не думаю, что это столь угодно Богу.
Гоголь ничего не ответил, лишь грустно улыбнулся и посмотрел на огонь, горящий в камине.
— Однако уже поздно, я, пожалуй, отправлюсь к себе в комнату, —сказал писатель после затянувшейся паузы.
— Да, конечно, ваша комната наверху. Располагайтесь, Дуня уже заправила вам постель, багаж тоже принесли.
Утром Гоголь встал пораньше и отправился в собор, на литургию. Морозный, но уже пахнущий весной воздух был наполнен колокольным звоном и гулом людей, идущих на молитву и службу. Войдя в церковь, Николай Васильевич купил с десяток свечей и пошел обходить иконы. Он стоял подолгу возле каждой, думал, потом аккуратно ставил свечку и клал поясной поклон. Писатель отстоял всю литургию возле клироса, слушая хвалебную песнь певчих и незаметно улыбаясь. Ему нравилось быть в церквях, в этих святых местах, наполненных какой-то Божьей тайной и запахом ладана. По окончанию службы Матвей Александрович вышел к прихожанам и представил приезжего:
— Сегодня наш собор и город имел честь посетить один из знаменитых писателей Руси — Николай Васильевич Гоголь.
Сам путешественник стоял, засунув руки в карманы и нахмурив лоб. Гоголю не нравилось, когда его вот так объявляли и потом рассматривали. Поэтому, выждав для приличия десять минут, он поспешил покинуть дом Божий.
Однако не все так просто, быть известным нелегко. О его приезде тут же узнал весь город, и Николай Васильевич был приглашен ко многим значимым людям Ржева. Два дня писатель провел в званых обедах и ужинах, беседуя на разные темы с купцами и дворянами, играя с ними в карты. Но он так и не мог найти время, чтобы показать свои наброски духовному наставнику. И вот на третий день, когда образовалось небольшое затишье, Гоголь спустился в гостиную, приглашая Матвея Александровича поговорить и почитать его рукописи.
— Мне очень важно ваше мнение, ведь в день моего приезда вы неоднозначно отозвались о «Мертвых душах».
— Хорошо, я прочту ваше творение, но говорю сразу, что не стоит ожидать хвалебных слов.
— О, я, наоборот, жду критики и замечаний, где нужно исправить. Между нами говоря… Во второй части я задумал изобразить русского православного священника. Еще и поэтому ваш взгляд на написанное мною существеннен.
День протоирей ничего не отвечал и ходил задумчивый. На вечернюю службу он посоветовал Гоголю не ходить, не объясняя причины своего поведения и такой странной просьбы. Николай Васильевич был в недоумении и нетерпеливо ожидал возвращения святого отца домой. За окном, хоть  на календаре было уже 3 марта, вдруг засвистела метель, окна заволокло белой пургой. Через пару часов дверь дома открылась, протоирей, весь в снегу, быстро и молча вошел. Гоголь,  прогнав служанку Дуню, сам помог снять шубу хмурому Матвею Александровичу и провел его в гостиную к камину. Однако диалога никто первым не начинал. Через полчаса, согревшись и испив чаю с ватрушками, протоирей нехотя приступил к разговору. Тон его речи был осуждающий и недовольный:
— Вашу рукопись я прочел. То, что там сочинено, меня повергло в ужас  и заставило усомниться в чистоте вашей души. Если в первом томе вы касаетесь темы смерти, изголив ее и выставив в ужасном свете, вещи, о которых написано во втором томе, еще хуже. Вами было сказано, что там будет описан русский священник. Я думал, целью является прославление и  желание показать, что православие важно для жителей России. Вы же показали “попа” — да, именно так пренебрежительно вы написали — чревоугодничающим, алчным, равнодушным к приходу и Евангелию.
— Но… , — писатель осекся и не нашел, что ответить.
— Мое мнение однозначно: все ваши боли как раз-таки из-за неугождения Богу таким творением, — последнее слово было произнесено с иронией. — Вам нужно исповедоваться и причаститься немедленно.
Сказав это, протоирей поднялся,  проследовал в свой кабинет и принес Евангелие и святой крест. В комнате стоял полумрак, она была освещена лишь огнем из камина и пламенем нескольких лампад, висевших в комнате. Гоголь встал на колени и стал шептать слова молитвы «Отче наш»…Через полчаса он лежал в своей комнате, крепко сжав под подушкой свое детище.
На следующий день, стараясь не выделяться среди толпы, Николай Васильевич причастился в соборе и еще долго был там. Вечером, отказавшись от ужина, он ушел в свою комнату, желая побыть один и подумать о случившемся. В голове у него стоял какой-то туман, однако спать не хотелось. В городе вновь царствовала метель, ее шум добавлял смятения и боли, отзывавшейся по всему телу. Завтра следовало отъезжать, поэтому писатель, желая побороть бессонницу, разделся и лег в постель. Но сон упорно не желал приходить. Где-то за окном сторож пробил полночь. Гоголь ерзал и укутывался с головой, желая уснуть. Вдруг в комнате послышались шаги. Резко сев на кровати, Николай Васильевич бросил в темноту:
— Кто здесь? Это ты, Дуня?
В оконном проеме неотчетливо показался силуэт человека, который будто пронизывал взглядом Гоголя.
— ТЫ КТО? ЧТО ТЕБЕ НАДО? — закричал было писатель, но из горла лишь вырвался испуганный всхлип.
— Тише, не шуми, я за тобой и твоим детищем. Там тебе будут рады, все ждут тебя, — нагло ухмыльнулся незнакомец чертовского происхождения и стал приближаться к Николаю Васильевичу.
Комната затряслась, в печи вдруг вспыхнул огонь, из которого стали вылетать искры, а само пламя вырисовывало чертей, бесновато танцующих.
Гоголь схватил свои рукописи и ринулся к двери… но ее не нашел! Ее словно тут и не было никогда. Паника и страх охватили писателя. Незнакомец в меж тем остановился посреди комнаты и дьявольски хохотал, тыча пальцем в испуганного человека. Писатель, обезумев от происходящего, принялся вырывать страницы рукописи и бросать в стоявшего. Однако они летели не в цель, а в пламя, где добычу хватали огненные языки и пожирали…
Криков петухов Николай Васильевич не слышал. Он проснулся поздно днем, весь в поту, сжимая в руках несколько оставшихся обугленных глав. В испуге кинув их в дальний угол комнаты, Гоголь поспешно собрал багаж, оделся и поспешил убраться из этого дома, ночь в котором напоминала ему сцены из его произведений. Заехав в собор к духовнику-наставнику, чтобы попрощаться, писатель и словом не обмолвился о случившемся. Он был чрезвычайно напуган и не хотел обсуждать случившееся. Матвей Александрович был удивлен такими быстрыми сборами и отъездом, но обещал навестить  своего друга, будучи весной в Москве. Гоголь нанял бричку с лошадьми и уехал, желая больше не возвращаться в этот странный и вызывающий страх город …•