Шумная слава (Николай Рубцов)

Замечательный поэт Николай Рубцов в пору своего студенчества в Литературном институте несколько раз попадал в скандальные истории, и каждый раз это заканчивалось его отчислением. Из всех известных советских поэтов он один, наверное, имел столь скандальную славу. В первый раз Рубцов отличился в самом конце 1963 года. 3 декабря он заявился в пьяном виде в центральный дом литераторов и устроил в нем драку. И уже на следующий день после этого ректор подписал приказ об его отчислении. Столь суровый вердикт был не случаен: за время своего обучения поэт уже много раз попадал в различные истории, и случай в доме литераторов переполнил чашу терпения руководства института.
Между тем свидетели происшествия в ЦДЛ затем рассказывали, как на самом деле возникла «драка». В тот вечер на сцене дома выступал некий оратор, который рассказывал слушателям о советской поэзии. В конце выступления он стал перечислять фамилии известных поэтов, но не упомянул Сергея Есенина. Это и возмутило Рубцова. Он закричал: «А Есенин где?», за что тут же был схвачен за шиворот рьяным метрдотелем. Николай стал вырываться, что впоследствии и было расценено как «драка». К счастью, правда об этом происшествии вскоре дошла до ректора Литинститута И. Серегина, и он в конце декабря издал новый приказ, в котором говорилось: «В связи с выявленными на товарищеском суде смягчающими вину обстоятельствами, и учитывая раскаяние тов. Рубцова Н. М., восстановить его в числе студентов 2-го курса…»

***
Справедливость восторжествовала, правда, ненадолго. Уже через полгода после этого — в конце июня 1964 года — Рубцов попал в новую скандальную историю. И опять в ЦДЛ. Ситуация выглядела следующим образом. Наш герой и двое его однокурсников отдыхали в ресторане дома литераторов. Время уже подходило к закрытию, но друзья не собирались закругляться. Они подозвали к своему столику официантку и заказали еще одну бутылку водки. Однако официантка им отказала, объяснив, что водка кончилась. «Тогда принесите вино», — попросили студенты. «И вино тоже кончилось!» — отрезала официантка. В тот же момент ее окликнули с другого столика и тоже попросили спиртного. И тут друзья-студенты увидели, как изменилась их собеседница. Она вдруг расплылась в подобострастной улыбке и буквально бегом отправилась выполнять заказ клиентов. Вскоре на их столе появился заветный графин с водкой.
Судя по всему, именно этот эпизод и вывел из себя подвыпившего Рубцова. Когда официантка вновь подошла к их столику, чтобы сообщить, что ресторан закрывается, он заявил: «Столик мы вам не оплатим, пока вы не принесете нам водки!» Официантка тут же побежала жаловаться метрдотелю. А тот не нашел ничего лучшего, как вызвать милицию. Всю троицу под руки выпроводили из ресторана. Самое удивительное: до отделения милиции довели только одного Рубцова (по дороге двое его приятелей куда-то «испарились»). В результате он стал «козлом отпущения», и 26 июня появляется новый приказ об его отчислении из института.
Можно только поражаться дьявольскому невезению, которое сопровождало поэта в большинстве подобного рода случаев. Будто магнитом, он притягивал к себе неприятности и всегда оказывался в них крайним. Вот как Н. Коняев пишет об этом: «Рубцов все время с какой-то удручающей последовательностью раздражал почти всех, с кем ему доводилось встречаться. Он раздражал одноглазого коменданта, прозванного Циклопом, раздражал официанток и продавцов, преподавателей института и многих своих товарищей. Раздражало в Рубцове несоответствие его простоватой внешности тому сложному духовному миру, который он нес в себе. Раздражение, в общем-то, понятное. Эти люди ничего бы не имели против, если бы Рубцов по-прежнему служил на кораблях Северного флота, вкалывал бы на заводе у станка или работал в колхозе. Это, по их мнению, и было его место. А Рубцов околачивался в стольном граде, учился в довольно-таки престижном институте, захаживал даже — ну, посудите сами, разве это не безобразие?! — в святая святых: ЦДЛ…»

***
Как это ни странно, но после отчисления из института Рубцов не впал в уныние и даже, по мнению видевших его тогда людей, выглядел вполне благополучно. Этому было несколько объяснений. Во-первых, его личная жизнь складывалась тогда вполне удачно. Например, летом он прекрасно провел время с женой и дочкой в деревне Никольское Вологодской области, там, где окончил когда-то начальную школу. Во-вторых, в журналах «Юность» и «Молодая гвардия» появились первые крупные подборки его стихов. А это было не только моральной поддержкой молодому поэту, но и материальной.
К сожалению, относительное благополучие поэта длилось всего месяца три. Осенью деньги, заработанные от публикаций, иссякли, и Рубцову пришлось довольствоваться копеечными гонорарами из газеты «Ленинское знамя», в которой иногда печатались его стихи. А затем случилась новая неприятность. Так как Рубцов нигде не работал, местное сельское руководство объявило его тунеядцем и вывесило портрет в сельпо. Отмечу, что именно в этот период были написаны стихи (около пятидесяти), большая часть из которых затем войдет в сокровищницу отечественной поэзии.
В январе 1965 года Рубцов вновь вернется в Москву и благодаря стараниям своих друзей сумеет восстановиться на заочном отделении Литературного института. Однако прописки в столице у него не будет, поэтому ему придется скитаться по разным углам, вплоть до скамеек на вокзалах. А вскоре последует новый скандал. 17 апреля 1965 года Рубцов придет в общежитие института, надеясь, что его пустят переночевать. Но его не пустили. Тогда Рубцов поймал такси в 17-м проезде Марьиной рощи и попросил отвезти его на одну из улиц города, где жил его друг.
Доехав до пункта назначения, Николай отдал водителю (кстати, это была женщина) три рубля, надеясь получить с них сдачу, так как счетчик набил лишь 64 копейки. Однако водитель давать ему сдачи отказалась. И тогда поэт потребовал везти его к первому постовому милиционеру. Видимо, у него он думал найти справедливость. Все получилось наоборот. Милиционер поверил не ему, а женщине-водителю, забрал его в отделение, и там был составлен соответствующий протокол. Через день он уже лежал на столе у ректора Литературного института. Так поэт в очередной раз лишился студенческого билета.

Николай Рубцов

Воробей

Чуть живой. Не чирикает даже.
Замерзает совсем воробей.
Как заметит подводу с поклажей,
Из-под крыши бросается к ней!
И дрожит он над зернышком бедным,
И летит к чердаку своему.
А гляди, не становится вредным
Оттого, что так трудно ему…

Весна на море

Вьюги в скалах отзвучали,
Воздух светом затопив,
Солнце брызнуло лучами
На ликующий залив!
День пройдет — устанут руки.
Но, усталость заслонив,
Из души живые звуки
В стройный просятся мотив.
Свет луны ночами тонок,
Берег светел по ночам,
Море тихо, как котенок,
Все скребется о причал…

Про зайца

Заяц в лес бежал по лугу,
Я из лесу шел домой, —
Бедный заяц с перепугу
Так и сел передо мной!
Так и обмер, бестолковый,
Но, конечно, в тот же миг
Поскакал в лесок сосновый,
Слыша мой веселый крик.
И еще, наверно, долго
С вечной дрожью в тишине
Думал где-нибудь под елкой
О себе и обо мне.
Думал, горестно вздыхая,
Что друзей-то у него
После дедушки Мазая
Не осталось никого.

В осеннем лесу

Доволен я буквально всем!
На животе лежу и ем
Бруснику, спелую бруснику!
Пугаю ящериц на пне,
Потом валяюсь на спине,
Внимая жалобному крику
Болотной птицы...
Надо мной
Между березой и сосной
В своей печали бесконечной
Плывут, как мысли, облака,
Внизу волнуется река,
Как чувство радости беспечной...
Я так люблю осенний лес,
Над ним — сияние небес,
Что я хотел бы превратиться
Или в багряный тихий лист,
Иль в дождевой веселый свист,
Но, превратившись, возродиться
И возвратиться в отчий дом,
Чтобы однажды в доме том
Перед дорогою большою
Сказать: — Я был в лесу листом!
Сказать: — Я был в лесу дождем!
Поверьте мне: я чист душою...•