Дед Гриша, который видел Ленина

«Дед, а ты царя видел?»— спросил я. Дед, уже серьезно больной, с интересом глянул на меня поверх очков, снял их и, отложив в сторону газету, которую читал, спросил: «А что это ты такой неожиданный вопрос задаешь?» Я только что пришел из школы и, сидя за столом возле самовара, пил чай, с шумом прихлебывая из блюдечка. «Ну, я же учусь уже во втором классе, наша учительница велела узнать у родственников о встречах со знаменитыми людьми. Самых интересных пригласят в школу, чтобы они об этом рассказали. Ты ведь родился до революции, значит, мог видеть царя».
 Дед засмеялся, сказав, что в наших лесах царю точно делать было нечего. Царь и в городах-то не во всех  бывал. Я огорченно вздохнул и продолжил дуть в блюдечко. Дед же немного помолчал и неожиданно сказал: «А вот Ленина я видел». От неожиданности я поперхнулся чаем и чуть не свалился с табуретки. «Что же ты молчал? Вот здорово. Тебя точно пригласят в школу!» — закричал я. В то послевоенное время все, что связано с именем Ленина, было намного значительнее, чем какие-то цари. Но дед опять меня огорчил, заявив, что в школу точно не пойдет, потому что рассказывать не о чем. Он с каким-то знакомым шел через лес в дальнюю деревню, им встретился охотник, одетый по городскому. Дедов попутчик с ним долго разговаривал, а дед, тогда еще подросток, стоял в стороне и торопил попутчика, напоминая о дальней дороге. О том, что это был Ленин, ему и поведал знакомый. Об охоте Ленина в Бельских и Оленинских лесах я читал неоднократно, а на станции Оленино Владимира Ильича чуть не арестовали местные чекисты. Выручила личная охрана вождя.
 Дед мой, Григорий Иванович Соболев, родился в крестьянской семье в 1905 году. Женился рано, взяв в жены девушку из соседней деревни. Потом бабушка рассказывала, как долго плакала, не желая идти замуж за незнакомого парня.  Но в то время с родителями не спорили, да и мужем дед был внимательным и с золотыми руками. В общем, в 18 лет дед стал отцом, к началу войны у него уже было четверо детей. Дедов отец был репрессированным. Отбывал срок где-то  на севере и пропал без вести в начале войны. Баржу, на которой вывозили заключенных, разбомбили немецкие самолеты.
 В армию деда не призвали. Из-за голода 30-х годов у него была вырезана часть желудка. Когда район захватили немцы, в семье, кроме своих четверых детей, оказались и двое московских племянников, приехавших на лето. Всем им пришлось хлебнуть горя от непрошенных гостей. У жителей отбирали скотину и продовольствие. Зимой 1942 года кто-то написал донос, что бабушкин брат — партизан. Их с дедом арестовали. Старшей в семье стала моя мать, на плечи которой свалилась забота о младших, весной 41-го она окончила восемь классов. Еды в доме не было, вестей от родителей тоже. Всех охватило отчаяние. Однажды ночью кто-то постучал в окно. Это был немец-писарь, тайком принесший полмешка зерна, пожалев голодающих детей. Рассказал, что родители живы, так как в штаб не пришла бумага о расстреле. Измученных, избитых до полусмерти, деда и бабушку на двадцатый день после ареста привез полицай. Свалив из саней  около дома, уехал. От расстрела их спасла путаница доносчика с именем брата бабушки, да и староста не поддержал донос.
 А вот жену и родителей партизана Зайцева расстреляли на глазах у жителей. После освобождения района от немцев деда все-таки призвали, но не в действующую армию, а этапировать колонны пленных немцев. Дед постоянно высматривал среди пленных того изувера, который избивал и издевался над ними во время ареста. Готов был застрелить палача, несмотря на любое наказание. Но такие всегда успевают вовремя смыться.
Вскоре деда комиссовали. Умер он в 56 лет от рака желудка. Сожалею, что по молодости лет мало расспрашивал деда о его жизни и родителях.
Прошлым летом побывал в родном поселке. Среди немногих уцелевших домов стоит дом, построенный дедом-плотником в конце сороковых годов. И пусть в нем давно живут другие люди, на сердце стало как-то теплее.•