Любовные терзания сантехника Степаныча

Сантехник Степаныч был мужиком влюбчивым, и не смотрите, что на пенсии. Сидит, бывало, в каптерке, внимает, как мастер Дрожжина распекает его братию за вчерашнюю пьянку, зло потряхивая могучими грудями, и аж жить начинает хотеться, несмотря на похмелье. Идет в подвал канализацию чинить, и радостно. Канализации той делов на минуту — кувалдой по трубе, оно и полилось, засора нету. А гневные колыхающиеся груди целый день перед глазами.
 За собой Степаныч бдил. Спецовка почти чистая, шнурки на ботинках новые, ароматами мускуса и чабреца веял от себя метров на десять. Не для того, чтобы скрыть вчерашний перегар, нет. Для общей атмосферы. Поэтому на фоне других сантехников Степаныч был, можно даже сказать, привлекательным, особенно когда побреется.
Чувства к главной инженерихе и вовсе не описать. Пожалует Степаныч к ней шланг новый получать, та как моргнет вставленными ресницами, у мужика не то что птички в душе порхают — лебеди крыльями машут.
 Жена, конечно, у Степаныча была. Нинка. Щи варила исправно и спецовки отстирывала знатно. На мужнины увлечения смотрела снисходительно. Во-первых, без взаимности. Во-вторых и самых главных — укатали сивку крутые горки. Видит око, да зуб неймет. Бодливой корове бог рогов не дает. Не видела Нинка мужниного тепла лет уж десять как. Поначалу старалась возродить супружеский пыл известными бабьими методами. Степаныч покряхтывал, но меч самурая не поднимался на решающую битву, орел не воспарял к небесной выси, хрупкий росток не пробивался сквозь довлеющую тяжесть асфальта.
 И вдруг управляющая компания, где Степаныч менял вентиля, ликвидировал засоры дерьма и любовался грудями и ресницами, накрылась. Вроде наворовали где-то, да всплыло. Устроили прощальную пьянку на расчетные копейки, и живи, как хочешь. Степаныч бы и на пенсию прожил, не привередлив, да Нинке, будь она неладна со своими щами, пенсии было мало. И пошел Степаныч по миру, в буквальном смысле слова. Сделался мужем на час, это частный бизнес такой. Ходить по одиночкам и разведенкам. Где лампочку вкрутить, где гвоздь вбить, а они тебе денежку.
Дал Степаныч объявление в газету, расписал, какой он мастер и умелец, и понеслось. Столько женского внимания сантехник не видел за всю жизнь. И уважение тебе, и улыбочки, и стопочку под селедочку после работы. Которые принципиальные, те чайку с пирожком предложат, но оно тоже ничего. А уж по деньгам с прежней работой никакого сравнения нет. Нинка так восхитилась, когда он первую тысячу домой принес — за полдня, заметьте! — что от восторга пошла в парикмахерскую и волосы покрасила.
И Степаныч похорошел. По бабам ходить — это тебе не дерьмо по трубам размазывать. Джинсы модные купил, свитерок путный, даже бриться стал каждый день. От прежней жизни осталась только аура мускуса и чабреца, обволакивающая натруженное тело сантехника.
Вызвонили как-то душевую кабину подсоединить. Баба как баба, медсестричка лет сорока, пухлая, очкастая, Мариной звать. Кабина как кабина, белая, стандартная, с гарантией. Подключил Степаныч кабину, Марину чайком уважил — и благодарствуйте вам за пятихаточку. А инструмент забыл, ключ разводной. Чухнулся на следующем заказе. На обратном пути заглянул к медичке. А та на карачках, воду из душевой кабины вычерпывает. Не уходит в слив, говорит, и все тут. Чего-то там забивается. И вантуз не помог. Глянул Степаныч — ничего там не забивается, просто слив идет параллельно полу, наклону нет. Предполагал он вчера такую ситуевину, да чего-то рукой махнул — авось, если мало медичка воды лить будет, утечет помаленьку. А бабенка, видишь, на радостях расплескалась, будто тебе бассейн. И не позвонила же, не заорала как оглашенная, не раскритиковала Степанычевы сантехнические навыки, деньгу вернуть не потребовала. Дура, в общем.
 Провазюкались они с Мариной и кабиной до ночи. Соорудили помывочному агрегату нечто навроде подиума из деревяшек, что у хозяйки с прошлого ремонта оставались. Как приподняли кабинку, так и водичка уходить стала, куда ж она денется. Потекло-то оно потекло, да смотрелось неказисто — новехонькая сантехника на огрызках деревянных. Откланялся Степаныч спать, посулив вернуться завтра, подиум облагородить.
 Купил кусок хреновины такой, навроде линолеума. Три магазина обошел, чтоб белый найти, как та кабинка. Так огрызки обмотал, что любо-дорого, даже незаметно, что снизу что-то приделано. А Марина опять ему пятихатку сует. Отказался благородно — извиняйте, мой косяк, честь по чести исправить обязаны. Деньгу эту уже дома в кармане куртки нашел, когда телефон доставать полез. Тьфу, а не баба.
Аж приснилось, как эта Марина моется типа в кабинке с подиумом. Прилично так моется, в очках и халатике, а вода из поддона не уходит к чертям собачьим и на пол хлещет. Позвонил с утра, полюбопытствовал, все ли утекает и ничего ли не течет. Успокоила — все путем и спасибо за волнение. Знаем, однако, характер ваш — на словах фильдеперсово, а сама, небось, опять в ванной раком стоит.  Вечером заглянул — и правда, все в ажуре. Кабинка сухенькая, медичка довольная и смотрит в очечки так, главное, смешливо. Чайку, говорит, попейте хоть, коли пришли. Нет, уж, первоначально  розеточку вон ту гляну, больно уж хлипко смотрится. Торните что туда невзначай — и кранты. А будете деньгу по карманам распихивать, я вам ее почтовым переводом назад отошлю. Так как моя это инициатива добровольная, а не ваш заказ.
 Чинит Степаныч розеточку, а сам по углам зыркает — что бы в следующий раз тут привернуть. Ну, тянет к медичке этой и все тут. И не в грудях тут дело и даже не в заднице, хотя обозревать в этом плане есть чего. А вот как глянет глазами очкастыми — и аж внутренности затрепещут. Да и не только внутренности, что для самого удивительно. Давно ничего такого не трепетало, вон Нинка не даст соврать.
 Розеточку прикрутил и отвертку за диван — кидык. Завтра чтоб зайти — затерялась, мол. Полезет искать — ай-яй-яй, плинтус отошел. Да мало ли у бабы одинокой недоделок. Хоть вечность ходи. А чего вечность, женский праздник на носу. Шампанское вам, цветочек. Не подумайте чего, все ради приличия.
Шампанское выбрал дорогущее, медичку таким, небось, в жизни не поили. Цветков аж пять штук, запашистых, красных, любовного цвета. Опять без предупреждения пришел, сюрпризом. Открывает Марина — и на тебе: прическа, платье все припухлости обтягивает, и шлепанцы новые. У Степаныча опять все захолонуло. А Марина в прихожей топчется, в очки растерянно смотрит и внутрь не зовет. Тут мужик из кухни выглядывает — солнышко, у нас гости? Вот те на, солнышко. Когда успела?
Сунул шампанское, цветки, сумбур какой-то сказал и тикать. Дома Нинке деньги вручил — больше чем надо, праздник же. Стопочку не захотел, лег на диван и лежал, как оглушенный.
Корежило потом всего. Телефон трезвонящий из кармана достает, а руки дрожат — не она ли, не случилось ли чего. Не она. С вызова идет по-темному, а ноги сами к ее окнам. Да что там увидишь сквозь занавески.
Ушел Степаныч из мужей на час. Не смог чего-то дальше так. Устроился в другую управляшку, хоть Нинка и верещала неделю. Лучше дерьмо по трубам размазывать, чем это вот все. •