Дневник ажевлянки

15 января

Здравствуй, мой дорогой дневник! Через мучительное время разлуки, показавшееся  вечностью, я наконец-то взяла тебя в руки. «Почему же ты столь долго пренебрегала нашим общением?» — спросишь ты.  Отвечаю: так сложились обстоятельства. Два года назад я познакомилась с прекрасным молодым человеком, ремонтировавшим ажевские дороги. Да, он был не начальником, не бригадиром и даже не славянином, но превосходные душевные качества и брутальное немногословие (ввиду незнания русского языка) покорили мое не избалованное мужским вниманием сердце. Когда работы его организации «УПС» подходили в Ажевске к концу, я уволилась из детского сада «Зорька», устроилась в «УПС» поваром и отправилась за дорогим Абдухаллы на край света.
Абдухаллы оказался востребованным рабочим. Мы клали, а потом сдирали асфальт во многих городах нашей великой страны. Жили в строительном вагончике вместе с восьмерыми братьями возлюбленного, изъяснялись жестами. Но разве это преграда для возвышенных чувств? Часто хотелось кушать, но руководство «УПС» не давало нам с Абдухаллы денег по причине полного их отсутствия: за уложенное и потом содранное дорожное полотно заказчики почему-то не платили.
Как-то утром, разжигая керосиновый примус, чтобы сварить на бригаду суп, я вспомнила, что у нас закончилась последняя перловая крупа. Увидев мой вопрошающий взгляд, Абдухаллы показал жест из трех пальцев правой руки. И тут я осознала, что наши чувства не выдержали испытания голодом.
Ничего не оставалось, как отправиться в Ажевск к маме. Денег на билет не было, поэтому пришлось преодолевать 320 верст от места последнего ремонта пешком. Чтобы хоть как-то прокормиться, по дороге давала небольшие концерты. Читала стихи, пела песенки, танцевала краковяк — благодаря работе воспитателем, культурный багаж у меня обширен. Граждане благодарили, кто чем мог. Подавали хлеб, яблоки, оставшуюся с прошлогодних запасов гречку, медицинские маски.
Наконец-то я достигла тебя, родной Ажевск. Как же ты преобразился! Как гостеприимно подмигивали огоньки на подстриженных деревьях, как ласково встречали светодиодными улыбками снеговики, олени, обезьяны и попугаи! Несмотря на усталость и сковавший меня мороз, я не смогла удержаться, чтобы скатиться с горки на главной  площади. Там же, возле памятника Красному Вождю, заметила греющуюся у костра группку граждан.
В отблесках пламени узнала бессменного предводителя оставшегося ажевского пролетариата Тимура Гонч-Сочиневича, подкидывающего в очаг тепла какие-то газеты. Подошла поближе, чтобы наконец-то согреть онемевшие конечности. Не могла не спросить, чем вызвана такая маевка в разгар морозного января. Протестующе стряхивая с мужественных голов куски штукатурки, осыпающиеся с монумента, Тимур и его команда заявили, что вот-вот должны подъехать тракторы, бульдозеры, набежать разрушители с динамитовыми шашками. Свергнут колосса, раздерут его на мелкие кусочки, развеют гипс по ветру, а на месте главного памятника Вселенной выроют новый пруд для уток. Это необходимо срочно предотвратить, заслонив Вождя своими телами.
Обступившие группу протестантов утки поддакивающе покрякивали и с таким же нетерпением ожидали грядущего события. Гонч-Сочиневич заверил, что, как только снос Вождя будет предотвращен — а это может случиться с минуты на минуту, — защитники народного наследия отправятся заслонять телами ажевские улицы, которые вот-вот кощунственно переименуют. Защитив улицы, нужно будет срочно бежать на древний мост. Так как сочувствующая Тимуру и команде баба Фрося, раскладывая пасьянс, предсказала, что, вероятно, древний мост будет нынче взорван, и его тоже нужно заслонить телами.
Я вежливо отклонила предложение Тимура присоединиться к группе заслонителей, так как уже два года не видела маму и очень проголодалась. Но пообещала, что приду к ним завтра. Гонч-Сочиневич с упреком сообщил, что завтра будет поздно: все кощунственно-вандальные мероприятия должны произойти нынче ночью, иначе б их героическом предотвращении не успеют пропечатать в утренних пролетариатских сводках. Вырвавшись из цепких рук завтрашних победителей, я наконец-то достигла дома и обняла маму. Когда соскучившийся по мне холодильник был опустошен, первый голод утолен, мамины слезы и упреки иссякли, я робко задала волнующий меня два года вопрос.
  Дорогой дневник, ты помнишь, как трепетно я изливала на твои страницы робкое чувство к бывшему главарю Ажевска Родилову? Как рассказывала о своих прогулках у главариата, единственной целью которых было увидеть Водяна Славиковича и, залившись краской смущенного восторга, поздороваться. И только после того, как окончательно осознала, что любовь скромной воспитательницы оказалась невостребованной, моя нежность вылилась на Абдухаллы.  Я спросила у мамы, где сейчас Родилов, здоров ли, на каком поприще нашел применение богатырских сил и недюжинного таланта?
Мама обозвала меня не очень красивым словом, обозначающим непринципиальность женского восприятия. Но все же сообщила, что Водян Славикович живет и здравствует, в качестве хлеба насущного использует кредитные проценты от займов обнищавших ажевлян, а недюжинный талант, вдруг нашедший воплощение на журналистской стезе, выплескивает в мировое интернет-пространство посредством группы «Чудной Ажевск». Взяв звучный псевдоним Авдей Чудной, рассказывает горожанам о результатах своей работы на посту главаря и к чему это все привело.
Я уверена, что мама клевещет. Потому что если результаты работы и были, то Водян Родилов не постеснялся бы сообщить о них от своего настоящего имени. Ибо он мужик, а не какой-то там гнусный трус, прячущийся за вымышленными буквами.
На этом, дорогой дневник, я расстаюсь с тобой — надеюсь, не на два года. Очень хочу спать, а перед сном еще нужно подумать о дальнейшем трудоустройстве. К чему приведут мои размышления, сообщу в следующий раз. •