Снежана

У нас в цехе среди сотен тонн ржавеющего металла появились крысы. В раздевалке их еще не было, и, пока они не добрались до святая святых — нашего пролетарского харча — нужно было срочно вывести их на чистую воду. Старый мастер Сергей Иванович уже не обращал внимания на чертежи и схемы, контролеров уже не волновало качество продукции, все авангардные силы были брошены на войну с грызунами. Цех разбили по секторам и каждой бригаде были даны ЦУ разобрать на своей территории весь хлам, и если повезет, дотанцевать до печки и найти звериное логово.
 Крысы особняком стоят среди других мелких тварей: у них есть разум, смекалка, логическое мышление и строгая субординация; есть крысы-короли, крысы-воины, крысы-труженики, крысы-рабы и даже крысы-дегустаторы, которые первыми пробуют подозрительный корм на предмет отравы. К слову, у мышей ничего подобного нет.  
Впрочем, мы несколько отвлеклись. Итак, могильщик капитализма — рабочий класс — был мобилизован, как в годы китайской культурной революции, на решающий бой с грызунами. И что бы думали? На третий день тотальных поисков, аккурат накануне  дня народного единства, на участке Саши Павлова под мощным панцирем швеллеров, тавров и двутавров мы обнаружили нечто. А когда разглядели, все восемь бригад и два звена собрались перед гнездом из рваной фуфайки полюбоваться на диво дивное, чудо, доселе невиданное: там вперемешку с маленькими крысятами  лежал тоже маленький еще слепой котеночек.
 Открытие наше напрочь опровергало и дарвинскую эволюцию видов, и с молоком матери усвоенную истину о непримиримой вражде котов и крыс. Но как этот котенок оказался в крысином гнезде? Гипотез было множество, однако основная масса народа согласилась вот с чем: неделю назад наша цеховая киса Матрена разрешилась бременем. Где она это сделала, мы выследить не успели, а через три дня ее случайно придавило стальной балкой. Судьба котят повисла в воздухе, но старожилы утверждали, что котят много быть не должно — вот уже шесть лет подряд Матрена производила на свет по единому чаду. Раньше таинство рождения происходило в женской раздевалке, в специально оборудованном месте, а теперь, как бы предчувствуя свою погибель, она котенилась подальше от глаз людских.
 Новорожденный остался без материнской опеки, а тут, как на грех, случились роды и у крысихи. Обнаружить котенка с крысиным чутьем труда не составляло, перенести его в пасти с места на место — тоже; только вот зачем этот маневр был проделан, так и осталось для нас загадкой: то ли малыш был перемещен для растерзания, то ли, наоборот, во имя спасения жизни его.

***
 Вы, наверное, уже догадались, что этот черный, как смоль, котенок с пушистой шерстью и звонким именем Снежана оказался в итоге моим питомцем. У своей Снежаны, которую я кормил молоком сначала из пипетки, а потом из сосочки, впоследствии я стал учиться коммуникабельности и лояльности: она дружелюбно и терпимо относилась к фауне, населяющей нашу планету.
В апреле, когда ей исполнилось полгода, я завел у себя в квартире цыплят. Отгородил им угол в комнате возле батарей, провел туда инфракрасный — от микробов — свет и заделал байковым одеялом крышу, чтобы Снежана не смогла нахулиганить. Целый сутки она любовалась на птенцов через решетку и даже пыталась вступить с ними в невербальный (на уровне жестов и мимики) контакт. А на вторые сутки, воспользовавшись тем, что мы с женой были на работе, разжалобила как-то моего пацана. И он от скуки смертной решил развлечься, благо бабушку-гувернантку сморил послеобеденный сон. Так или иначе, но одеяльце Илюха приоткрыл, и сугубо городская киса оказалась в сугубо деревенской среде: красно солнышко светит, крапивой пахнет (я ее подмешивал цыплятам в корм).
 Снежана не тронула ни одного цыпленка, только, по признанию самого Ильи, съела всю их ячневую кашу, а на рубленые яйца даже не позарилась. Дальше — больше. Она заменила им курицу-наседку, обогревала своим телом, лапой собирала в кучу, а когда мои цыплятки подросли, водила их по всей квартире и знакомила с интерьером. Когда же я перевел их на уличную форму содержания, в сарай, Снежана и там не осталась в стороне: как верный сторожевой пес, охраняла своих подопечных от ворон, сорок и менее добропорядочных котов, исполняя во время прогулок роль личной охраны Их Величеств.
  Вообще, Снежана перевернула все мои представления о кошачьих инстинктах и вкусах. Она, например, безумно, до истерики, любила огурцы на грядках, соленые грибы и квашеную капусту; из первых блюд, соответственно, щи, рассольник и грибной супец. Зато равнодушно взирал на свежую рыбу и фыркала на свиные лыжки, когда супруга готовила холодец. На жареное сало с яичницей нас на пару буквально выворачивало наизнанку.
  Потом в Ржеве пошла мода на волнистых попугайчиков. «И я хочу попугайчика, — заладил мой пацан, — купите мне попугайчика, зеленого и волнистого». Душой я тоже любил попугайчиков, но разумом понимал, что Снежана и попугайчики несовместимы. Все же мы отважились на дерзкий эксперимент: попугайчика-самца (самцы легче поддаются дрессуре и более склонны, в отличие от самочек, копировать всякие звуки, в том числе речь человека) мы приобрели и подвесили роскошную клетку к допотопной люстре, чтоб Снежане было не дотянуться. Впрочем, на его паническое щебетание гордая кошка не обращала ни малейшего внимания: собака лает — караван идет. Прошла неделя относительного нейтралитета. И каково же было наше изумление, когда однажды ночью, вернувшись со второй смены, я обнаружил странную картину: сыночек наш почивает беззаботным сном, няня тоже спит, аж похрапывает, а в позолоченной клетке спят и сопят два юных друга — попугай Кеша и кошка Снежана.
 А еще Снежана любила ходить в гости. За день она посещала абсолютно все квартиры нашего подъезда с первого по пятый этаж, ведь черных котов не любят только тогда, когда они на улице переходят вам дорогу, а если черная кошка хоть раз поела на кухне, значит, там у вас всегда будет мир и достаток. Что поделать, русский народ любит сочинять себе всяческие приметы и решать на собственной кухне глобальные геополитические проблемы. И эта Снежанина привычка ходить по гостям — где соленый огурчик подкинут, а где и лобстера — однажды чуть не довела одинокую старушку Пелагею Марковну до инфаркта.
Представьте такую картину: ночь, бабушка спит чутким старческим сном и вдруг слышит, как кто-то подбирает ключи к замку. Вышла она в прихожую и обалдела: медленно опускается вниз ее дверная ручка. Глянула в глазок — и обомлела пуще прежнего. На лестничной клетке никого! Не иначе, в доме завелся либо барабашка, либо квартирный вор-лилипут. «Кто там?» — спросила шепотом Пелагея Марковна. «Мяу!» — ответила кошка (свои, дескать), болтаясь одной передней лапой на ручке двери, а тремя остальными вцепившись в кожаную обивку и дверной косяк. Случай этот, конечно, был рассказан по секрету всему свету, то бишь всему двору, и стал притчей во языцех, здорово подняв рейтинг моей красавицы. К слову сказать, первый членораздельный посторонний звук, который извлек наш попугайчик, помимо традиционного щебетания, тоже был имитацией кошачьего голоса.
 Со временем Снежана привязалась ко мне настолько, что у нее вошло в привычку провожать меня до проходной завода. И на заводе ее полюбили за характер, и даже, ни слова упрека не говоря, пропускали через турникеты. Так она повадилась, выждав снаружи время, приходить ко мне в цех на обед.•