Про собаку по кличке Капер

За свою сознательную жизнь я имел четырех собак. Жили они у меня по-разному: кто долго, кто коротко. Но почему-то больше всех запомнился самый мой первый блин на ниве кинологии — восточно-европейский овчар по кличке Капер (то есть пират, я тогда увлекался беллетристикой Сабатини, отсюда и кличка). Взял я его прямо из материнского помета, без посредников. В помете их было шестеро. Хозяин, опытный собаковод, съевший на этом поприще все коренные зубы, подошел к моему выбору весьма щепетильно: внимательнейшим образом осмотрев щенкам прикус и нёбо, проверив наличие бородавок на мордах и разлапистость, копчики и грудные клетки, в конце концов, указал на самого маленького: «Бери его, не прогадаешь!» «Да он же слишком мелкий, — попытался отнекаться я — а мелкая собака всю жизнь щенок».
И тогда дядя Миша изрек в высшей степени непонятную, но в той же мере сакраментальную фразу: «На росту, Юрок, собак не давят. Ну, а для убедительности давай проверим. Вали всех сукиных детей на стол. Вали, не бойся, за тобой все уплачено». Я вывернул всю корзину вместе с соломой на стол и, ничего толком не понимая, стал терпеливо ждать. Ждал я, правда, недолго. В то время как пять остальных собратьев сбились в плотную кучу, согревая друг друга дыханием, мой нареченный вильнул хвостиком и полез со стола на холодильник. Потом он вцепился молочными зубами в штору, да так и повис на ней, как плюшевый манекен.
— Вот видишь, — потирая ладошки, восхищался дядя Миша, — все они — иезу- итская свора, псы Господни, одним словом, орава, а твой кобелек — индивид, весь в тебя. Берешь?
— Ну, ежели весь в меня, тогда беру.
  Так один индивид стал собственностью другого, пошла у нас жизнь на пару по синусоиде — то пик, то яма, без промежутков. А пока я решал нелегкую проблему выбора, погода на улице резко переменилась в худшую сторону, налетели буйны ветры, и мне не оставалось ничего другого, как снять с себя кроличью шапку и упаковать мохнатый комок в нее. Говорю я это не потому, чтобы показать, какой я добрый и заботливый, а исключительно для того, чтобы вам стало ясно, каким маленьким и беззащитным был мой новый четвероногий друг.
Я до сих пор не пойму, почему Капер рос так медленно: нехватки в еде он не испытывал — мама тогда работала в столовой, и пищевые отходы у нас водились. Витамины в виде рыбьего жира, тертой моркови, мелко нашинкованной капусты он тоже получал регулярно, даже в крещенские морозы. Тем не менее я всякий раз с завистью смотрел на родных его братьев и сестер, которые росли, как на дрожжах.
Однако гораздо острее, чем рост, меня обременяла проблема выгула. Вставать в полшестого утра, в зной и мороз, тащиться с ним в сквер за домом, а потом идти в семь часов на работу — это было превыше всяких разумных сил. Тогда-то, каюсь, я и пустил события на самотек, то есть отпустил своего пузатого щенка на самовыпас, и он, не будь дурак, быстренько проторил себе дорожку к контейнерам для мусора. До этих пор он спал со мной в постели, как мягкая игрушка, но постепенно от него стало нести помойкой, и я соорудил в прихожей спецциновку. Однако на циновке ему не спалось: все-таки Капер был мореход, а не какой-нибудь сегун из страны восходящего солнца. Так моя софа превратилась в филиал предприятия по утилизации, я даже и не пытался застилать ее простыней, только каждое утро и вечер взял за правило принимать очистительный душ.
А потом случилась беда. Где-то мой Капер с оказией перехватил трубчатую куриную кость и поранил себе пищевод. У него начался жуткий кровавый понос, и я бросился в ближайшую аптеку за тетрациклином. Старожилы должны еще помнить те времена, когда тетрациклином лечили все, начиная с насморка и заканчивая язвой. «Девушка, дайте что-нибудь от кровавого поноса!» — взмолился я. «Возраст, сколько лет?» Девушка всполошилась, убежала в подсобку и вызвала по служебному телефону «Скорую помощь» для «моего ребенка», даже не уточняя адреса, просто на аптеку. Вот какие отзывчивые были в те времена фармацевты.
Отбрыкавшись кое-как от «скорой», я сделал ему промывание желудка, и от косточки он избавился. Но потом у него начались осложнения — отказали задние лапы. Всеми правдами и неправдами я раздобыл упаковку гамма-глобулина и освоил профессию ветеринарного фельдшера, но эта хворь так и осталась непобежденной. Движения со временем восстановились, однако координация их была слегка нарушена. Когда в Капере закипала злоба, задние лапы начинали мелко подрагивать, как у породистого орловского жеребца.
Капер рос неуправляемым сорвиголовой. За несколько недель болезни он еще дальше отстал от своих сверстников в росте. Теперь, когда у меня есть некоторый опыт в кинологии, могу смело утверждать, что темперамент и характер пса одной лишь дрессурой не сформируешь, процентов на девяносто эти показатели, как и конституция скелета, передаются с генами и заложены уже с рождения. Мой флибу- стьер рос на редкость злобным — видимо, весь пошел в папашу, ибо его мать Аза и братцы Рекс и Верный выросли просто душками. Но, вместе с тем команды «фас» или «чужой» он выполнять так и не научился, хотя другие — типа «сидеть» или «лежать» — схватывал на лету, с полужеста и полуслова. Зато стоило лишь намекнуть: «Видишь, мол, Капер, навстречу идет испанский галеон, набитый золотом (то есть плохой человек)» — и пса охватывала какая-то необъяснимая радостная ярость. Он вполне флегматично относился к попутчикам и даже ничуть не возражал, когда его обгоняли, но по непонятной мне причине впадал прямо-таки в сатанинское бешенство, если кто-то шел навстречу, и, более того, не уступал ему дорогу. А уж коли в нашем дворе появлялся посторонний...
Капер прекрасно знал всех обитателей нашего стоквартирного дома (видимо, и правда, каждый дом имеет свой специфический запах), почти со всеми был чисто по-собачьи нежен, особенно с детьми. Но не дай Бог появиться в нашей палестине гостю, он готов был броситься с балкона и выяснять отношения. Особенно пес полюбил почему-то соседа по подъезду, ныне покойного дядю Петю. Дядя Петя любил и пить, и петь. Когда на месте бывшего престижного кафе-ресторана «Кантри» была обычная пивная забегаловка, для конспирации называемая «блинной», и пьющий люд кучковался там по выходным в тесноте, как особи на Ноевом ковчеге, дядя Петя подрабатывал при бармене внештатным гармонистом.
Пел он высоким мальчишеским альтом, уподобляясь великому кастрату Фаринелли. И вот когда после третьей кружки заводил свою коронную песню «Что тебе снится, крейсер «Аврора», мой Капер впадал в жуткую эйфорию: он носился по комнате, прятал тапки, прыгал на подоконник, того и гляди спикирует в окно с четвертого этажа. А заканчивали исполнение «Авроры» они уже дуэтом. Выл Капер так утробно и так не по-собачьи люто, что все соседи крестились на красный угол, дабы не охватила наш тихий дворик эпидемия смертей и пожаров.
Иногда острый на язык дядя Петя позволял себе скабрезные и не всегда безобидные шутки в адрес одного из завсегдатаев. Завсегдатай оставался обсмеянным с ног до головы, зато весь остальной бомонд надрывался от хохота. Капер в эти минуты щурил глаза и навострял уши: не возникнет ли драки? Каким-то шестым собачьим чувством он осознавал, что после громкого хохота должна последовать громкая, с матерщиной, зуботычина, и готов был защищать дядю Петю до последней капли крови. Но дядю Петю никто и никогда не бил, видимо, чтя законы дикого Запада: в барменов и таперов не стрелять.
А когда в семь часов по Гринвичу «блинная» закрывалась, дядя Петя брал честно заработанную банку пива и шел завершать свой концерт в сарай. Там у него жили кролики и балалайка. Мы с Капером тоже спускались туда, благо наши сараи стояли рядом. Я усиленно делал вид, что перебираю старый пол, дядя Петя пел матерные частушки, а Капер гарцевал на больных задних лапах и помогал своему кумиру звонким тявканьем. И вот наступал кульминационный момент, ради которого, в сущности, вся эта фанаберия и устраивалась: осушив банку пива и не видя в ближайшей перспективе ничего хорошего, мой сосед заводил на старой тальянке похоронный марш. Каспер, как Дозорка легендарного пограничника Карацюпы, принимал классическую стойку и слушал всю мелодию от начала до конца в гробовом молчании — не поверите — с бисером слез на глазах.
А вот другого соседа — дядю Толю по прозвищу Красный нос — он невзлюбил. За раскатистый бас на весь подъезд, за вечные семейные ссоры и, главным образом, потому что вместо пива дядя Толя пил всякую гадость типа огуречного лосьона и стеклоочистителей. Не приведи Господь им было столкнуться на лестнице — крутой разборки не избежать. Более того, когда мы выходили гулять, и Толян по обыкновению чихвостил на кухне свою жену, мой терминатор не мог устоять перед соблазном откусить от его двери кусок дермантина или деревянную щепку. Кончилось это противостояние тем, что Красный нос первым из всех жильцов подъезда обзавелся бронебойной дверью.
Второй раз я увидел слезы на глазах Капера, когда мы уже вплотную занялись дрессурой и проводили тест под названием «Не бери у чужих подачек из рук». В качестве условного раздражителя выступил мой друг Сергей Невенчанный. Мы тогда не поскупились и для чистоты эксперимента купили полукруг ливерной колбасы, который разделили на две части. Сначала я скормил Каперу свою долю, ласково приговаривая: «Я свой, кушай на здоровье, не бойся». Потом настала Серегина очередь.
 Я Капера честно предупредил: «Не бери у него колбасу, она с горчицей. Он чужой». Но Капер меня не послушал и колбаску взял. Мы думали, что он слегка обожжет горчицей нёбо и запомнит эту заповедь на всю жизнь. Но случилось невероятное: не издав ни единого звука, Капер съел подачку, и слезы фонтаном вырвались из глаз. Но и здесь мой кабыздох проявил характер: он не заскулил, не завизжал. Отплакав положенное время, благодарно вильнул хвостом, подошел к Сергею и молча, без единой угрозы, спустил на нем «адидасовский» костюм. Так мне пришлось платить неустойку в сто двадцать рублей.
Со временем он вошел во вкус и стал рвать не только тельняшки на груди, как матрос-анархист, но и кожаные поводки. А поскольку в магазине «Охотник» железных ошейников в то время не продавалось, он был, наверное, единственным псом в городе, который гулял с алюминиевой проволокой на шее.•