Сени

Необычайно жаркое лето этого года прогрело городские кирпичные и бетонные дома до того, что даже ночью открытые окна не приносят прохлады. Невольно вспомнились детские годы, проведенные в дедовом деревянном доме. Двухлетнего, слабого после тяжелого воспаления легких, бабушка забрала меня к себе, чтобы как-то облегчить жизнь моей матери. У нее в этот момент родилась моя первая сестренка. Дед-плотник как раз закончил строительство нового дома. Поэтому мои первые детские впечатления связаны с этим местом. Зимой от русской печи в доме было тепло, а летом, даже в жару, прохладно. Широкие доски некрашеных половиц, еще не потемневшие бревна стен навсегда отпечатались в памяти. И, конечно, вспоминаются сени.
Наверное, многие городские жители, особенно молодежь, и значения этого слова не знают. Сени — нежилая часть дома, которая отделяет отапливаемую жилую от улицы. За счет этого зимой в доме тепло, а летом прохладно. Сени обычно не имели окон, поэтому в них днем было сумрачно, а вечером темно. Зайдя с крыльца и закрывая входную дверь, я, еще не ходивший в школу, шлепая ладонями по бревну, продвигался вперед, пока руки не нащупывали ручку двери, ведущей внутрь дома.
В сенях, на большой скамье, стояли ведра с колодезной водой. Обычно в ведре плавал ковшик. Зачерпнув им из ведра, можно было напиться. Колодезную воду никогда не кипятили, пили просто так. А еще в сенях нашего дома стояла деревянная бочка с вкуснейшим квасом из березового сока. Дед, приходя с работы, первым делом выпивал кружку с квасом и лишь потом заходил в дом. Холодильников в пятидесятых годов в сельской местности не было, поэтому продукты хранились в сенях, в небольшой кладовке. На столике, в глиняных крынках, или, как их называли, горлачах, накрытых чистым полотенцем, стояло молоко. Бабушка считала, что в глиняной посуде молоко хранится лучше, и в ней можно было топить молоко в печи. Конечно, пенка с топленого молока обычно доставалась мне. Свое сливочное масло летом тоже часто перетапливали. Оно намного лучше хранилось. Нередко у бабушки гостил мой брат Витька, который был на два года старше меня. Ему до всего было дело. Вместе с ним и я лазил на крышу сарая: через небольшое окошко забирались под печку; с сеней по лестнице поднимались на чердак. Однажды обнаружили кучку лесных орехов, которые натаскала из леса наша домашняя белка. Ну, и вкусные же они нам показались.
Из дедова дома я пошел в первый класс, а вот в третий — уже из дома родителей. После смерти деда в его доме стало тоскливо, а в доме родителей — братья, сестры. Скучать было некогда. Дедов дом достался младшему сыну деда, дяде Коле, который вскоре его продал. Леспромхоз, где он работал вместе с большинством жителей поселка, перевел часть сотрудников в Оленино, часть в Мостовую. Леспромхозовское имущество — клуб, ясли, школа, дома — были распроданы и вывезены. Частные дома, как дедов, купили под дачи — в основном москвичи, которые считают поселок моего детства грибным и ягодным раем.

***
Два года назад, спустя несколько десятилетий, мне довелось побывать в родном поселке, от которого осталась едва ли не десятая часть. Посетили могилки дедушки и бабушки, навели там порядок, а потом поехали к дедову дому. В первый момент, покрытый металлочерепицей и обшитый сайдингом, дом показался совсем новым. Но неожиданно под самым коньком крыши увидели цифры 1949, которые вырезал мой дед. На душе стало как-то теплее. А вот сени точно исчезли. Во всю длину дома новые хозяева пристроили красивую террасу. В бывших сенях прорезали окна и, видимо, сделали прихожую или кухню. К сожалению, хозяев не было дома, и получше узнать, что и как, не удалось. •