Телепортация

Дантон: «Максим, когда моя голова упадет в корзину с соломой, покажи ее толпе. Не скоро Франция увидит такую светлую голову».
Робеспьер: «Боюсь, друг, очень скоро Франция увидит еще более светлую голову».
 В. Гюго, «Огни Монмартра».

1
Однажды в поезде Ржев — Земцы я познакомился с Сашей Гусевым, парнем из Мостовой. Он тоже любил собирать чернику, и мы разговорились. До начала сезона оставался почти месяц, поэтому беседовали о вещах отвлеченных, больше о политике и женщинах, а когда мне приспичило выходить, он написал на блокнотном листке свой адрес: мол, будет желание, приезжай — вместе по лесам побродим. Адрес тот невостребованным так и лежал у меня в штормовке: ягодный сезон канул в Лету, огородный тоже, и жена наладила грандиозную стирку всей рабочей одежды. Вот тут-то вторично и всплыл листок из блокнота. Я мельком взглянул на адрес и обомлел: поселок Мирный, улица Робеспьера, дом 3. Да это же мои координаты, не хватает только квартиры!
   Навестить приятеля решил на следующий день. Сам населенный пункт Мостовая, насколько я понял — большая деревня. Она находилась немного в стороне от путей. Спросил у дежурного по вокзалу, как найти поселок Мирный. Оказалось, это совсем рядом. Если идти по единственной асфальтированной дороге, прямо в него и упрусь. Я пошел.

2
Поселок произвел на меня приятное впечатление. Как водится в провинции, здесь преобладал частный сектор, но было довольно много и добротных каменных зданий: администрация, школа, детсад, клуб, несколько жилых двухэтажек. Из промтоварного магазина с пачкой стирального порошка под мышкой вышла пожилая женщина. Я поинтересовался, не знает ли она улицу Робеспьера?
«Это где взорванный дом, что ли?» — вопросом на вопрос ответила она. Я обомлел и незаметно ущипнул себя за ляжку. Сделал вид, что полез в карман брюк, а сам ущипнул: не сплю ли… «Так это вам надо идти по Садовой…»
Все! Спасибо, достаточно. Я понял. Сейчас я пойду по Садовой, потом сверну на Тимирязева, там мимо аптеки и почты… «Ага, — словно прочтя мои мысли, радостно кивает поборница чистоты, — мимо аптеки и через мостик. Там слобода…» Мной овладела паника. Я слышал, что есть такое понятие — телепортация, когда физическое тело способно одновременно находиться в двух разных точках. В Лондоне, например, и в Нижних Ямках на Вологодчине. Но никогда бы не подумал, что эта напасть коснется лично меня.
Мимо аптеки, через мостик, по уши в грязи… Слобода! Октябрь в этом году чудесный, солнце светит и днем, и ночью, без перекуров, как в Британской империи времен адмирала Нельсона. Откуда же здесь столько грязи? Улица Робеспьера состояла из пяти домов, расположенных лишь по нечетной стороне ухабистой дороги, ну, прямо как в Ржеве. Только у нас на Робеспьера и дороги-то определенной нет. На месте шестого дома красовалось колоритное пепелище. Взорвали его, видимо, всерьез, не то что мой. Интересно, что за авторитет здесь жил? Заколоченный наглухо магазин номер восемь. У нас — номер семьдесят и еще, слава Богу, функционирует. Мы с женой всегда покупаем там кильку.
Сашка встречает меня во дворе радостно, но настороженно. На абразивном камне с ножным покрытием он старательно точит…конек. «Ягодный сезон вроде бы прошел», — говорит он шутливо, протягивая левую руку (Сашка — левша). «А конькобежный вроде бы еще не начинался», — я отвечаю на рукопожатие. «Вот, новый камешек приспособил, проверяю…»
Заходим в дом, на кухню. В гостиной монотонно бубнит телевизор. В Америке опять шумиха вокруг Майкла Джексона: то ли снова кого-то растлил, то ли нос окончательно отвалился. А Сашке интересно, зачем я приехал? Но он тактично молчит. Молчит и нетактично лезет в холодильник за «чекушкой», даже не предложив мне табуретки.

3
За чекушкой я, прыгая с пятого на десятое, объясняю цель своего спонтанного визита. Сам-де тоже живу на Робеспьера, читал как-то в «Аргументах», что во всей Франции нет такой улицы, а тут вот есть, засим, мол, и приехал. Взглянуть. «Любопытный, что ли?» — в лоб спрашивает Сашка. «Ага, — отвечаю, — до неприличия. А ты сам-то хоть знаешь, кто такой Робеспьер?» «Гильотину придумал», — невозмутимо отвечает Гусев.
И хотя гильотину придумал вовсе не Робеспьер и даже не мэтр Гильотти, как принято считать, а приговоренный к смерти узник тюрьмы Де Був Жан Пиекаррон (чтобы, надо полагать, облегчить свою участь), косвенно Сашка прав. И гильотина, и сама революция неразрывно связаны с именем Робеспьера. Но кто он есть — пламенный гений или сумасбродный тиран — судить не мне.
В этой связи вспоминается любопытный эпизод, произошедший с известным французским писателем и философом Жаном-Полем Сартром. В конце семидесятых Сартр приехал в Китай с целью дать несколько лекций в Пекинском университете. Ректор спросил у него, о чем будет следующая лекция. «О влиянии Великой Французской революции на современные политические процессы». «А когда была эта самая революция?» — поинтересовался ректор. «Почти двести лет назад», — ответил философ. «Двести лет? — изумился профессор. — Так недавно? Так о каком же значении может идти речь?»

4
  «Ну что ж, пойдем глядеть. В народ! — мы выходим на улицу. — Так просто ходить по домам неудобно, подумают, я денег в долг хочу занять, будешь доверенным лицом». «Чьим? Твоим?» — не понял я. Сашка уставился на меня, как на малость невменяемого: «Зачем мне доверенное лицо, я что, кандидат?» — и вдруг спохватился: «Ах, ты ж не в курсе: у нас в воскресенье выборы поселкового главы. Будешь доверенным лицом (и он назвал фамилию)».
   Я посмотрел по сторонам с опаской: такой оборот дел был не по душе, пахло если не уголовщиной, то в высшей степени авантюризмом и отсебятиной. За такие выкрутасы могут и холку намылить. И тут Санька изрек ну прямо-таки конфуцианскую мудрость: «Да не дрейфь ты! Не победит один — значит, победит другой». И, подумав, добавил: «Мы тут все птенцы одного гнезда, сородичи, в общем».
В первом доме жила одинокая бабка Зина. Встретила она нас приветливо, цыкнула на Ваську — огромный беспородный котяра, весь в шрамах, как заматеревший уличный боец, вечно крутился под чьими-то ногами, норовя укусить за лытку. Жила бабушка возле самой черты бедности. На кухонном столе находились: заварочный чайник с отбитым носиком, полбанки соленых огурцов, три картошины в мундире, куцый веник и едва початый пакет… дорогого кошачьего корма. Видимо, рыжий Василий паразитировал на бабкиной пенсии без зазрения совести.
Заварки в доме, естественно, не водилось. Для приличия хозяйка немного порылась в буфете, хлебнице, за печкой и беспомощно развела руками… «А ведь была ж…» Положили в крутой кипяток веточку сушеного зверобоя. О предстоящих выборах бабушка ничего не знала и кто такой Максимилиан Робеспьер, было ей глубоко фиолетово. Зато, к вящему моему удивлению, спросила, не знаем ли мы, как там играет «Локомотив» в лиге чемпионов. Зверобойный напиток едва не покинул меня через ноздрю…
— Васька, охламон… не этот, а сын: у меня два Васьки в доме, — пояснила она, — всю жизнь на железной дороге отработал, теперь сидит. За провода. Какие-то важные правительственные провода по ошибке срезал. Пишет, мол, мам, послухай в новостях или у соседей попытай, как там мой «Локомотив» в какой-то лиге чемпионов. А то у них там радио нету.
Я заверил бабку, что «Локомотив» — но пасаран! — держится молодцом, и мы откланялись.

5
Во втором доме жил цыганский табор, и Сашка посоветовал туда не ходить. «Они вчера за речкой украли барана и сегодня пьют. Неправильные цыгане. Правильные цыгане сразу не пьют». Ликбез насчет цыган я пропустил мимо ушей, но сам факт кражи меня озадачил.
— То есть как украли? — спросил я.
— А я почем знаю, как, — огрызнулся Сашка, я к ним в пай не вхожу. Но раз слобода говорит, значит, так оно и есть. Больше у нас баранов никто не ворует. Алюминий — да, рулон сена, доски с пилорамы, памятник с могилы, пленку с теплицы, ведро с колодца, цепь с цепного кобеля — пожалуйста. Пашка Пень за угон веялки срок получил.
 — За угон чего?
— Веялки. Или жатки. Точно не помню. Здесь же слобода, пойми! Воруют не ради наживы, а для самоутверждения. У меня самого калитку с петель четыре раза снимали; теперь — ты обратил внимание? — я без калитки живу, как чукча в тундре. Заходи и бери, что хошь.
Пятый дом по улице Робеспьера в сравнении с остальными выглядел дворцом викторианской эпохи. В палисаде громоздились чайные розы, по случаю утренних заморозков уже упакованные в рваные фуфайки; крыльцо обрамляли резные перила. Резной петух, как цапля на одной ноге, кукарекал с крыши; промеж двух плакучих берез болтались детские качели. По двору лениво шатался здоровенный… я не поверил своим глазам… мастино-неаполитано. Цена такого бойца на Птичьем рынке — пара тысяч долларов.
 — Проходи, он не кусается. Его московский хозяин, обкурившись, с седьмого этажа выбросил. Семеныч еле откачал бедолагу. Теперь он мирный, даже на кошек не гавкает.
Семенычу было около пятидесяти. Он, как пояснил Сашка, мастер золотые руки — режет по дереву. Частенько калымит в первопрестольной.
В дом он нас не пригласил, у него «там люди» (тоже мне, резидент поселкового масштаба), зато на вопросы «журналиста» отвечал охотно. Выборы нужны! Больше выборов — местных и разных! И вообще, избирательное право должно быть прямым и всеобщим, вплоть до выборов секретариата ООН. Будь его — Семеныча — воля, он бы голосовал против Кофи Анана. Допустил, сукин сын, войну в Ираке. Самарский мэр ему тоже не по душе: развел, понимаешь, в аппарате тенденцию клановости, что ни зам, то кум-брат-сват, особенно в аграрной области (и откуда только данные?). О Робеспьере, конечно, слышал, но как-то так… в общих чертах: был такой сподвижник Димулена, подписал «Манифест» от Первого жерминаля… Сам «Манифест» не читал, но, если нужно, подойдите вечером: «У меня там люди, я уточню…»

6
В последний дом Сашка посоветовал тоже не заходить. Там жила мать-героиня Натаха и пятеро ее отпрысков. Любого мужика, переступившего порог их дома, они принимали за папу. Причем каждый за своего. Ибо все пятеро сорванцов от разных пап. Сашка честно признался, что чисто по-человечески ему больше других нравится средненький, сивый Сережка, он его часто балует: то шоколадку купит, то на велосипеде прокатит. А почему именно он? Да потому что сивый, как лунь, а сам Сашка чернявый, как смоль. Никак, хоть убейся, отцовство ему не припишут.
О загадочной судьбе последнего, взорванного, дома Сашка выразился кратко: «По пьяни. Газовый баллон рванул. Трое алкашей — в клочья, одна кошка чудом уцелела».
Уже прощаясь на перроне, Сашка обещал по первопутку заскочить ко мне. Взглянуть, чем и как живет улица Робеспьера в Ржеве. Он тоже стал любопытным. Кстати, а когда у нас выборы-то?
2005 год.•