Как козу Машку замуж отдавали

Отрывок из повести «Иванов катер»

— А что же Машка-то ваша? — спросила Еленка. — Или забастовала?
Старуха горестно вздохнула, а шкипер засмеялся:
— Тю-тю наша Машка! Продали мы Машку-то свою. Аккурат в Петровки и продали.
— Продали?.. — ахнула Еленка. — Да как же так?
— Расскажи, мать. Повесели гостей! — смеялся шкипер.
— Смеху тут немного, — вздохнула старуха. — А дело было так. Задумала я козленочка поиметь…
— Это она задумала, она!.. — хохотал шкипер. — Не Машка, Трофимыч, а она!
— Да будет тебе, — отмахнулась старуха. — Ну, покормила я свою Машку, почистила, причесала — ладненькая такая козочка стала, аккуратненькая. Григорьич ей рюмочку поднес — заиграла моя Машка, как молодая: копытцами бьет, глаз имеет, трепещет вся. Ну, думаю, быть мне с козленочком. Привела ее на пункт, фельдшеру предъявила. Осмотрел ее фельдшер, огладил. «Давай, говорит, Кузьминична, с богом на святое дело. Сейчас, говорит, Борьку приведу». Отвел он меня во дворик, указал, куда Машку привязать, а сам ушел. Привязала, стою. Обошлось, думаю, не углядел фельдшер, что Машка-то ровня мне будет, если по козлиному веку считать. Только это я порадовалась, фельдшер козла вводит, Борьку то есть. Глянула я: батюшки светы, бугай! Ну, чистый бугай: грудь колесом, рога как оглобли и землю копытом роет. «Не мешай ему, — говорит фельдшер, — Кузьминична: дело он свое знает, породы знатнеющей, только, говорит, с норовом, паразит». Впустил он, значит, его, а сам пошел: дела, мол. Ну, я стою, жду. И Борька стоит. И Машка моя вздыхает, ножками перебирает, глаз на меня косит: перепугалась, видать. Машенька, говорю, касаточка, не бойся, говорю. Он, говорю, только с виду такой архаровец, а так — козлик как козлик. Только это я сказала, Борька вдруг фыркнул этак насмешливо, подскочил да как с разгона даст Машке в бок. Машка — и ножки кверху, а он, паразит, развернулся да этим же манером мне в зад рожищами-то своими! Я и с копыт долой. Валяемся вместе с Машкой в пыли, а он отошел в сторонку и ровно смеется над нами. Поднялась я: пойдем, говорю, Машка, домой. Видно, говорю, стары мы с тобой стали: фельдшера еще обмануть можем, а уж козлов этих чертовых…
— Разобрался козел-то! — весело кричал старик. — Сразу, брат, и разобрался, и меры принял!..
— Вот и решили мы Машку продать, — вздохнула старуха, не обращая внимания на шумную веселость мужа. — В Петров день и продали. Наревелась я, как веревку-то из полы в полу передавала, а этот, — она кивнула на шкипера, — только водку глотал да песни орал с радости.
— С горя, мать, с горя! — сказал шкипер. — И мне Машку жалко, но обновление в жизни должно быть.
— Неужели продали? — тихо спросила Еленка, все еще не веря.
— Уговорил, — опять вздохнула старуха. — Неделю балабонил: телка, говорит, купим.
— Телок-то получше будет, — сказал вдруг Сергей.
— Да, — сказал старик, закуривая. — Коза — ту хоть газетами корми, а коровке сенцо подавай.
— Ну, вот и на попятный, — пригорюнилась Авдотья Кузьминична. — Ну, ровно чуяла я…
— Будет, мать, у тебя телок, будет, — сказал шкипер. — Я от своего слова сроду еще не отказывался. А что сено теперь дороже молочка, так это тоже надо учесть.
— Без коровушки и дом не дом, а так, общежитие, — тихо сказала старуха. — Ты вот, Еленка, не понимаешь этого, а когда зимой-то стоит она за стеной да вздыхает, до того тепло на душе становится, до того радостно… Это ведь скотина добрая, незлобивая, а уж такая ласковая, такая привязчивая, что и человек рядом с нею ровно оттаивает. И уж не о суетности мирской, а о вечном думает, о добром…
— Христианка ты у меня, мать, — улыбнулся шкипер. — Чуть что — сразу по Писанию.
— Крестьянка, — строго поправила старуха. — Крестьянка я, Игнаша, крестьянская дочь.•