Декабристка

— Посадют! Из-за говна посадют! — блажила Надька, повиснув на шее у свекрови, тоже рыдавшей навзрыд. — Из-за Мотыги проклятой, чтоб ее распучило! Ой, Колюня, на кого ж ты нас покинул?

Колюня оставил молодую жену и старуху-мать не по своей воле, а в угоду Вальке-Мотыге, местной самогонщице. Зарплату в колхозе не платили, а выпить хотелось. Вот и тащили деревенские мужики Мотыге за литр что кто достать сможет — от набора постельного белья до рулона колхозного сена, слямзенного при случае. А тут весна на носу, время огороды удобрять да перепахивать. Колюне-трактористу накидать телегу навоза с фермы — что высморкаться. Сговорились не то чтобы за самогон, а наполовину деньгами. И семья Колюни не в обиде, и самому что-то для мужицкой души перепадет. А председатель — он тоже мужик, хоть и шишка, к Вальке-Мотыге после праведных будней тропочку знал. Не застав дома, пошел на ее голос из огорода. Там ему картина маслом и предстала: Валька распоряжалась по-хозяйски, куда навоз с трактора сгрузить ловчей. Пред, будь он неладен, хоть и горела у него душа, но колхозное имущество бдил, если уж случай представлялся. Вызвал быстренько наряд — и застукали Кольку в разгар купли-продажи похищенного колхозного добра. Так с места преступления и забрали тракториста, даже умыться не дали и с семьей попрощаться.

Законным мужем Николай являлся полгода, женился похорошему, не по залету. Надька — девка городская, сирота. Ездила в деревню на танцульки, вот и притерлись. Получилась тете Нюше, Колькиной матери, хорошая помощница. Жили втроем душа в душу. Муж жену не колотил и не пил почем зря, так, чуть при случае. А тут — на тебе.

Вой не вой, сложа руки много не высидишь. Собралась Надька и поехала в город, в милицию.

Бывшие соседи растолковали девушке, что дело Колькино гиблое. Раз до суда «закрыли», то и после не выпустят, поедет паренек за дерьмо зону топтать. Следователь тоже не обнадежил, объяснив Надьке общественную значимость сотворенного ее супругом злодеяния в свете и так критического положения страны в области сельского хозяйства. Посоветовал нанять хорошего адвоката и дал понять, что может сему делу посодействовать. Узнав требуемую сумму, Надька тихонько зажала рот ладошкой и так с этой ладошкой до самого дома и ехала. Свекровь, выпытав привезенные новости, слегла с давлением. И коровы-то в хозяйстве не было, чтоб продать да Коляна из беды выручить.

На свидании Николай держался крепко. Сказал, что при желании Надька легко получит развод, благо деток нажить не успели, он все понимает и прощает ей заранее. Жена даже на него прикрикнула, чтоб про глупость с разводами и думать забыл, их любовь выдержит все испытания. Колька с облегчением выдохнул и по-деловому начал перечислять, что присылать ему в тюрьму в передачках. Наказал, чтоб не тратились, покупали самое необходимое: чай, сахар, сигареты. В долги пусть не влезают, деньги никому не пихают — чему быть, того не миновать. Много не дадут, отсидит, не он первый. Если повезет, может, и условным сроком отделается.

Два дня Надька молчала, все думала что-то и со свекровью не делилась. А потом за вечерним чаем и вывезла:

— Вы, мама, человек еще крепкий, без меня справитесь. А я за Колькой поеду хоть на Колыму, сколько б ему не дали. Суд еще месяца через два, пока потихоньку начну собираться.

Свекровь попробовала было завыть, но Надька цыкнула на нее впервые в жизни и ушла в свою комнату.

Много надо было обдумать. Перед глазами стояли образы мужественных декабристок, закутанных в теплые шали. Они тоже, как и Надька, без сомнения следовали за возлюбленными. Не пугали их ни версты пути, ни морозы, ни тяжелый быт. И Надьку не испугают. Колюня оценит ее подвиг, поймет, что связал жизнь с героическим человеком, не боящимся препятствий в их любви. Вот снимет она комнатку недалеко от зоны, будет ежедневно носить мужу борщи и котлеты, вязать носки и варежки, ведь могут и вправду на Север сослать. Даже лучше, если на Север. Там-то уж вполне проявятся мужество и стойкость Надькиного характера. Она представила, как сквозь вьюгу и мороз несет Колюне баночку горячего борща, прижимая к сердцу, чтоб не остыл. За два километра по непроходимой дороге, по сугробам. Нет, за пять километров. Надька даже всплакнула от жалости к себе. Николай, конечно, будет уговаривать ее вернуться в деревню к маме, но она останетсят непреклонной. Николай каждый день будет восхищаться ее преданностью и самоотверженностью, целовать ей руки. А потом про нее напишут книгу и снимут кино. Жены других заключенных будут приходить к ней за советом и спрашивать: как она это вынесла, как смогла? А Николай, освободившись, будет каждый день дарить цветы и помогать мыть посуду. Или так: она будет мыть, а он вытирать…

На следующий день Надька взялась за сборы: три буханки хлеба пустила на сухари, вычистила и выветрила всю Колькину и свою зимнюю одежду, распустила старый свитер на носки и варежки. Свекровь только охала и качала головой, но перечить не смела. К вечеру необходимой в северном быту теплой одеждой были набиты два чемодана и рюкзак, а Надька задумчиво перебирала зимние сапоги, размышляя, какие выдержат суровый климат. Вошел Николай:

— А председатель-то заявление забрал. Говорит, кто ж мне посевную без тебя проводить будет? Штраф, конечно, из зарплаты удержат, но главное, без тюрьмы обошлось. Аль не ждали?

Мать, опомнившись, бросилась сыну на шею. Надька же так и застыла в растерянности в обнимку с валенком. Колька, скользнув взглядом по собранным чемоданам, тихо сказал:

— Что, курва, уж месяц дождаться не смогла? Быстренько лыжи навострила? — и, выхватив у подпрыгнувшей Надьки сапог, погнался за ней.

Соседки, облокотившись на забор, наблюдали за визгами и беготней вокруг дома молодой пары. Сухарями потом кормили кур, и от такой диеты желтки яиц были яркие, как солнце в северных краях.