Александр Сысоев: отморозок или мститель?

Апрель 1999-го выдался каким-то бестолковым: с утра немыслимо палило солнце, во второй половине дня небо затягивалось свинцовыми тучами и до самой середины ночи хлестало как из ведра. Первое трагическое происшествие имело место третьего числа, но ни в средствах массовой информации, ни у мирных обывателей, ни у стражей правопорядка никаких потрясающих эмоций не вызвало: в результате ДТП погиб лейтенант бежецкого РОВД Вячеслав М. Даже коллеги из тогдашнего ГИБДД встали на защиту камазиста, поскольку он шел по главной магистрали, а Вячеслав к тому же был немного подшафе. Ладно, как говорят автолюбители, поехали дальше.

Пятого апреля в небольшой деревушке под Конаковым в результате бытовой ссоры от ножевых ранений скончался капитан милиции С. Подозреваемого взяли под стражу по горячим следам. Впрочем, скрываться он и не думал, потому что был коренным жителем Мефодьева, той самой деревни, и нанес удары Анатолию С. «не как работнику органов, а как любовнику своей сожительницы».

Уже через день — еще одно ЧП. В маленьком райцентре Максатиха при задержании преступника-рецидивиста смертельно ранен участковый Петр Б.

Теперь уместно вспомнить старика Гегеля: одна случайность — это случайность, вторая случайность — закономерность, третья — уже тенденция.

Девятого апреля тенденция трагично завершилась в городе Вышний Волочек и взбудоражила страну. Ранним утром там был расстрелян дежурный состав милиции, изъято все табельное оружие. Банда в составе двух человек — Александра Сысоева и его двоюродного брата Александра Харламова — скрылась в неизвестном направлении.

Я хочу немного рассказать вам и о самом Сысоеве, и о сущности его преступления, поскольку знал всю историю не из газет и сплетен, а из первых, что называется, уст. В камере его все называли уважительно Сан Саныч, первое время я считал это данью уважения его преступному прецеденту, потом понял, что немного ошибся. Как бы там ни было, Александр действительно был волевым человеком, презирал суету и безалаберность, матерщину и отрыжку за столом, ежедневно следил за своей фигурой и никогда не лез с расспросами в чужую душу.

Наше знакомство продлилось чуть более месяца, в дружбу оно не переросло, но взаимных симпатий мы не скрывали. Ну, а теперь по порядку.

Наш ржевский этап добирался на автозаке до Твери без малого десять часов. На простом ЗИЛе это расстояние можно проделать раза в три быстрее. Нет, нас не шмонали каждые пять минут и за пивом в ближайшую точку не бегали. Просто сержант Вася стойко стоял за НДР, а шофер Петя — за сына юриста. И все б ничего, но два резервных охранника тоже никак не могли прийти к консенсусу: старлей Б. хотел отдать себя и свою жену за правое дело КПРФ, а кинолог Дима — за внука адмирала. Шум из этих предвыборных дебатов стоял невероятный, я мечтал, что кто-нибудь из них реинкарнируется в образе матроса Железняка, скажет свою сакраментальную фразу про караул, который устал, и распустит нас по домам. Но этого не произошло.

Вы вправе спросить, а какая связь между болтовней и скоростью? Связь элементарная: когда дискуссия хлестала через край, Петр Валентинович просто глушил свой бронетазавр и сворачивал на обочину: в шуме и гвалте работать не мог, он трудился только под зажигательные синглы в виде негритянского кантри.

Все же наш автозак до дверей централа дополз, но… мы продолжили сидеть в неуклюжих позах еще часа четыре. Местное начальство, оказывается, не согласовалось с нашим, и нас тут не ждали... Слава Богу, распахивается наша дверь и нас выгоняют в морозный внутренний дворик. Раздевают до нижнего белья и шмонают шмотки, проверяют их на изгиб, взгораемость и радиацию. Причем два сержанта работают в паре, тандемом. Один из них монументален и высок, как обелиск, другой шустр и маленький, словно кузнечик. Пока Большой тщательно роет компру под одного, Маленький уже успел проверить троих — компры нет и мы одеваемся. Середка марта — это вам не пресловутый май месяц.

Нас выкрикивают по одному и разводят по кубрикам-миникарам, где все бетонное — стены, полы, потолки, урны. А оттуда уже в настоящие камеры. Мы на ногах пятнадцатый час, но арестанты тоже люди и нам постепенно хочется кушать, про курево я вообще молчу.

О тверском централе можно сказать особо. На этот счет в нашем кругу даже ходит афоризм: «Хороших централов не существует в принципе. Все централы либо плохие, либо очень плохие, но есть еще и тверской централ». В общей камере, когда меня возили на «пятиминутку», на оперативную психэкспертизу, я провел девять суток. И каждые новые были сродни новому кругу дантова Ада. Стояла тогда нестерпимая жара, а в помещении, где размещалось всего восемнадцать двухъярусных кроватей, набивалось до ста сорока человек. Спали люди вдвоем на одной шконке («шконка» — слово совсем не блатного жаргона, так назывались в матросских кубриках подвесные койки) по четыре-пять часов. От духоты и вечного недосыпа люди падали в обморок. Красноречивее всего об этом указывает факт, что на уровне лица спичка ни в какую не хотела гореть. А в ожидании своего «отбоя» люди порой стояли столбами по 15-20 часов.

Стол, за которым мы обедали, был зачем-то широким, но в длину коротким. На двух лавках вдоль него не помещалось и 20 человек — по десять с каждой стороны. Счастлив был тот, кто первым прислонит свое мягкое место к отполированной до зеркального блеска скамейке. Остальные принимали пищу не просто стоя, а в жуткой толчее, нередко обливая друг друга горячими щами или крутым кипятком. У половины арестантов гноились язвы, у многих начался некроз — отмирание участков кожи. И почти у сорока процентов — слоновья болезнь: ноги ниже колен раздувались, как вытянутые в банан воздушные шарики. Но людей не спешили госпитализировать, потому что санчасть при централе была маломощной. В основном там лежали криминальные авторитеты и заместители губернатора Платова: Волков и Гулаев. Позже к ним присоединятся заместители тверского мэра Белоусова — Лагун и Шапошник.

И еще всех донимали наши добрые сокамерники: вши, клопы, мокрицы, тараканы и осы... Слава Богу, сейчас меня ведут куда-то не туда. Мы с охранником вступаем в мрачное подземелье (неужели в чистилище) «Куда это мы?», — спрашиваю я, хотя знаю, что общаться с конвоирами запрещено. Но мой добрый конвойный, видимо, сам не против потарахтеть. Пока мы с ним наедине, он здесь отец и Бог. И отвечает по-отечески:

— В спецкорпус.

— Не понял, — искренне недоумеваю я, — и кто ж, помимо меня, так срок мотает?

— Мотают сопли на кулак и мудрые советы на ус, — он хохочет, довольный своим афоризмом, — в спецу отбывают срок.

— И кто, ежели не секрет?

— А, — машет он рукой в сторону легендарного каземата, — всякая шелупонь: СПИДушники, маньяки, воры в законе, бабы беременные, пежушники (пе-же — пожизненно), наркоманы, фальшивомонетчики, сектанты…

Я быстро переложил этот перечень на свой счет: фальшивые купюры не выпускал ни оптом, ни в розницу, в ментах не числился, пе-же вроде не грозит, так в чем же соль? Неужели последний анализ на СПИД показал положительный результат?

Вот и дверь с цифрой 102 и красным крестом по центру: камера для больных. Неужели и правда — ВИЧ? Конвоир распахивает ее настежь, как гостеприимный хозяин: добро пожаловать! Захожу, с меня снимают браслеты, и я остаюсь с семью арестантами — бедовыми, разухабистыми: никакой болезнью тут и не пахнет. Все ребята на вид интеллигенты и неагрессивны. Но даже на общем фоне выделяется Александр Сысоев: мускулистый, с окладистой бородой и раскосыми глазами (Сан Саныч метис, мать его была татаркой, но он истово проповедовал православную религию. Причем так истово, что мне порой казалось — под маской агрессивного православия скрывается элементарный экстремизм. Правда, он пять раз действительно посещал Иерусалим, причем однажды совершил хадж пешком. Написал об этом уникальную книгу воспоминаний. Здесь, в камере, с разрешения начальства он завел комнатные цветы и бережно за ними ухаживал).

— В шахматы играешь? — спросил он меня с порога.

— Давно не играл, а когда и играл, результатами не гордился.

— Ладно, я тоже не Боб Фишер, расставляй.

Играли мы часа полтора. Не потому, что тщательно обдумывали каждый ход, наоборот, ходили почти всегда бездумно. Просто шахматная партия стала как бы предлогом для более детального знакомства. В этой среде не спрашивают о настоящем и прошлом — это признак плохого вкуса. Тут говорят лишь о вечных, непроходящих ценностях: о добре и зле; есть ли на небе Бог, и если да, как выглядит; какие книги читаешь и кем хотел стать в детстве. О будущем тоже стараются не упоминать — когда оно наступит, это будущее?

Внезапно я поставил Сысоеву мат и на долю секунды его флегма взорвалась. В глазах мелькнул огонек недоразумения: как же такое могло произойти? Забегая вперед, скажу, что у него был первый разряд по шахматам, позже мы сыграли почти шестьдесят партий и ни одной из них я даже не сумел свести вничью. И все-таки, та моя первая победа оказалась переломной в наших взаимоотношениях.

— Думаю, показывать тебе мой обвинительный лист не имеет смысла. Он стал уже достоянием всей губернии. Тем более, что там все туфта. Эти следаки, чтоб побыстрее закрыть мое дело, даже своих коллег подставили под монастырь: якобы меня замучил милицейский рэкет, и я хотел свести с ними счеты. Обирали они меня, конечно, но в меру. Причем деньгами не брали, но все их банкеты я организовывал за личный счет (кто не в курсе, поясню: никаким отморозком Сысоев не был, он содержал гостиничный комплекс на автостраде Москва — Санкт-Петербург, одно из лучших заведений подобного рода в области). Потом мне здорово подсуропил Ванька Медведев, порезавший мента на почве ревности. Ухватились и за эту наживку — абсурд, конечно. А правда проста, как пачка маргарина.

И вот я уже читаю его официальное медицинское заключение: эпикриз. «Сысоев А.А., 1956 года рождения, русский, на фоне органического заболевания головного мозга страдает прегридиентной формой шизофрении… параноидального бреда в виде заведомо ложных инсинуаций… Характер выхолощен, имеет склонность к мании величия… путем захвата тотальной власти, сначала в Вышнем Волочке, далее в Твери, в конечном результате — в стране в целом… Создал в области теневой кабинет министров… Лично организовывал и курировал боевую организацию «Православного мщения»… По его сигналу в ночь на десятое апреля в двадцати районах области должен был произойти вооруженный мятеж. Действия мятежников подразумевались таковыми: захват отделов внутренних дел, телеграфа, местного телевидения, мэрии и прочей жизненно-необходимой инфраструктуры».

— Круто! — восхищаюсь я. — А если б мятеж провалился?

В принципе, он и так провалился, но, как бы это ни цинично звучало, малой кровью. Хорошо, что его соратники по губернии либо одумались, либо просчитались.

— Тогда б мы ушли в нелегалы и вели против коррумпированного полубандитского режима партизанскую войну.

В нелегалы Сысоев и правда ушел — только один. Его подельник долгое время был в розыске, а самого Сысоева брал тульский ОМОН. Этому развороту событий он как нельзя благодарен. Если б его арестовали тверские парни — изрешетили б из автоматов, как этого и требует устав при вооруженном сопротивлении.

Сейчас Сысоев находится в печально известной на всю страну спецбольнице по адресу Арсенальная, 9. Там сидели и сидят самые одиозные преступники прошлого века: Виктор Ильин, стрелявший в Брежнева и Михаил Шмонов, пытавшийся выстрелить в Горбачева; педофил Сливко и людоед Джумаев; маньяк Барашников и оборотень в погонах Юркин, — несть им числа. Есть там, по словам моего доброго друга Виктора Кащенко, бывшего главного криминалиста Ржева, отсидевшего на Арсенальной ни много ни мало восемь лет, и вполне приличные люди — диссидент Илья Файберг и майор милиции Гундарев.

Виктор Константинович подарил мне на прощание бесценный раритет: свои дневниковые записи. Уникальность этих записей заключается именно в том, что он смотрел на своих сотоварищей по камерам не просто как обыкновенный арестант, а как капитан милиции. И если читатель будет заинтересован, я могу их опубликовать. Конечно, криминал и так заполонил наши масс-медиа, но и молчать нельзя. Может, хоть один человек сделает правильный вывод и не станет жертвой очередных ионесянов, фишеров, лифтеров и чикатил.