"Дни, в которые..." Осень, я давно с тобою не был
- Автор Юрий Костромин
Четыре года назад, опять-таки в начале сентября, я освободился из клиники имени Литвинова и сразу же, выпив с дороги кофе, собрал все свои лесные атрибуты: спасибо родителям, они сохранили их в целости.
Месяц я упорно отработал в болоте и сколотил приличное состояние в двенадцать тысяч. Уже не помню, сколько стоила тогда буханка хлеба и акция МММ, но самогон, для сравнения, стоил шесть рублей. Однако это я говорю понаслышке, потому что тогда абсолютно не пил. Временами на меня находит какое-то умопомрачение, и я ни с того ни с сего начинаю вести правильный образ жизни. Но ничто не вечно под луной, даже клюква.
В начале октября ударили заморозки и на болотах пришлось поставить крест. Я сел на лавочку у подъезда и задумался: что же дальше? Жена меня не дождалась — год назад, в годовщину нашего бракосочетания, она неожиданно умерла. На прежнюю работу в редакцию меня никто не звал. Профессура института имени Сербского вынесла нокаутирующий диагноз: «прегредиентная шизофрения», что в переводе на русский язык примерно означает «дурацкий взгляд на жизнь и политику». Пенсия — грошовая, лысина увеличивается с каждым днем, зуб дергает немилосердно. Короче говоря, денег полно, а смысла жизни — никакого. И тогда я решил хоть недельку пожить в свое удовольствие, а дальше — по обстоятельствам.
Первым делом купил пацану видео-аудиоаппаратуру, оделся по вялотекущей моде, остальное решил потратить. Не скажу, что гуляла вся Садовая, но такси возле моего подъезда стояло почти круглосуточно: то кого-то увозило, то кого-то привозило, то кому-то приспичивало смотаться в ларек за пивом из морозилки. И вот одно из таких такси умчало меня однажды к черту на кулички. Я проснулся в какой-то абсолютно пустой квартире, с единственной репродукцией Левитана на стенке, прямо на паркете, в ворохе обглоданных молью шуб. Рядом лежал подозрительный тип в форме налогового инспектора.
«Ты кто?» — спросил я. «Я — гость, — простецки ответил тип, — а ты?» «Я, кажется, тоже», — согласился я. «Все мы гости на этой земле, — философски резюмировал он и буднично поинтересовался: — А где ж хозяин-то? Либо хозяйка… В смысле, квартиросъемщики…»
Мы стали активно по всем трем комнатам, включая кухню, чуланчик и совмещенный санузел, искать квартиросъемщиков или хотя бы ключ от входной двери, чтоб выбраться на свободу. Но ничего интересного, если не считать замусоленного детективчика Чейза, в сих загадочных апартаментах не нашли. Внезапно дверь открылась, и на пороге появилась ОНА — моя предрассветная фея.
«Привет, — буркнул инспектор, — только давай не лепи горбатого, говори честно, ты здесь живешь или тоже… в гости?» «Шла вот мимо, смотрю — свет у вас горит. Ни у кого во всем доме не горит, а у вас везде». «Это потому, что нам хреново, — без обиняков признался мой визави. — А ключ у тебя откуда?» «Я позвонила — звонок не работает. Глянула под коврик, вижу — ключ». «Теперь понятно…»
Не знаю, что там ему вдруг стало понятно, я не понимал буквально ничего. А главное, я не въезжал, куда делись все мои деньги. Вместо вожделенных сотенных купюр в кармане лежал лишь мятый червонец. Последний. Мы, конечно, не стали долго рассусоливать, куда его инвестировать. Хреново было не только нам, Таньке было ничуть не лучше. Но, в отличие от нас, она знала, где в этом районе взять.
Потом я привел ее в свою опочивальню на Садовой. По ходу дела выяснилось, что жить ей в этом городе практически негде, мыкается по сомнительным знакомым обоего пола и не видит никаких перспектив. Я предложил ей из вежливости стать моей квартиранткой, и она из вежливости не отказалась. Правда, призналась, что в финансовом плане пока на нуле… «Я тоже, — успокоил я свою квартирантку, — но утро вечера мудренее. Завтра утром поедем в Москву».
«Завтра утром», пятого октября, я проснулся под настойчивый писк тайваньского будильника. Моя квартирантка сладко сопела, уткнувшись пепельной головенкой мне в плечо. Осторожно, чтоб ее не разбудить, я вылез из постели и подошел к окну. На улице было белым-бело. Внезапно, за одну ночь, в природе произошли непредвиденные метаморфозы. Но что гораздо существенней, еще внезапней и тоже за одну ночь, непредвиденные метаморфозы произошли внутри меня и в моей личной жизни в целом.
Через полтора месяца, опять же в конце злодейки-осени, мы стали законными мужем и женой. Теперь, когда мы далеко друг от друга и нас опять, как тыщу лет назад, уже ничего не связывает, трудно объективно оценить нашу семейную жизнь, чего в ней было больше — плохого или хорошего, триумфов или катастроф. Но две неординарные личности, помешанные на поэзии, как дураки на фантиках, просто не могут сосуществовать в любви и согласии вечно. Во время нашего последнего осеннего разговора я, подавив гордыню, спросил ее напрямую: «Кто же он — тот другой? Намного ли лучше меня?» И она ответила, что намного. У него есть прописка и работа в Москве, машина БМВ и стиральная машина «Индезит». А главное, он не водит дружбу с Северянином и Сент-Экзом, не знает, чем отличается ямб от гекзаметра, и не срывается по ночам в поисках сногсшибательной рифмы. А это уже, согласись, гарантия стабильного семейного благополучия. Я вынужден был признать ее правоту. Я согласился. Я пожелал им на прощанье удачи и чтоб не было войны с Америкой.
Первый осенний ливень долго хлестал мне вслед.
Ладно, хватит о грустном. Я обещал про дембель. Демобилизовался я аккурат в канун дня Революции. Тогда, помните, было время полнейшего плюрализма и газетной вседозволенности. Печатали, кто во что горазд. И про то, как Гагарин доживал свой век в психушке, и как внук снежного человека Йетти стал депутатом Госдумы, и про то, что партайгеноссе Борман после войны возглавлял один сибирский леспромхоз. Наша «боевая» окружная газета решила не ударить в грязь лицом и объявила сразу два конкурса. Один для офицеров — «Роль Великого Октября в моей офицерской карьере», другой для солдат и сержантов — «Как нам видоизменить Советскую армию к лучшему». Как-то после отбоя меня выдернул к себе замполит, налил из фляги спирту и сказал: «Даю тебе неделю сроку, считай, что это твой дембельский аккорд. Нам надо всех победить».
Кого именно он имел в виду под местоимением «всех» и что конкретно означает глагол «победить», я, честно говоря, не совсем уразумел, но за писанину взялся рьяно.
В обоих очерках — и от имени замполита, и от своего собственного — я развел такую дикую отсебятину, что уже тогда мне можно было предъявлять «амбивалентное состояние». Но, как известно, победителей не судят.
Третьего ноября, опять после отбоя, я был представлен пред светлые очи капитана Осокина. Правда, на сей раз это скорее смахивает на литературный штамп, чем на реальное бытие. Поскольку очи замполита были туманными, как Альбион, а сам он пьян в лоскуты.
— Молодец, вояка! — сказал капитан, доставая неизменную флягу. — Видишь, какую роль сыграл в моей жизни Великий, в рот ему консенсус, Октябрь. Майора дали… прозит! Ну, а ты, как было обещано, можешь валить… Он смачно икнул и подвел итог: «Возьмешь завтра у начштаба свой военник…» Опять икнул и ласково попрощался: «Пшел вон, мерзавец!»
В конце осени, 22 ноября, под жуткое завывание ветра умерла моя жена. Тогда я находился на принудлечении и на похороны меня не отпустили. Во-первых, боялись, как бы у меня не возник реактивный психоз, а во-вторых, у меня не было денег, чтоб на равных говорить с главврачом. У кого деньги водились, те ездили не только на похороны близких и дальних родственников, но и на их именины и просто поиграть с приятелями в преферанс. Я не видел свою жену в гробу и никогда не был на ее могиле — последний год она жила уже с другим, и никакой связи мы не поддерживали. Поэтому до сих пор не могу поверить, что физически ее уже нет.
Помню, тогда пролежал на кровати целые сутки. Мой сосед Сашка Бондаренко подсуетился и поменял у охранника свои швейцарские часы на литр «паленки», но хмель не брал. Умом я понимал, что такая развязка логична. У нее было больное сердце, ее новый гражданский муж переселился в нашу хибару. Не за горами было мое освобождение, а это значит — масса всяких проблем. Но смерть в 34 года сама по себе абсурдна. О той, прежней, жизни я стараюсь вспоминать как можно реже. Но я счастлив, что от той, прежней, жизни у меня есть замечательный сын.
Скоро ему исполнится восемнадцать, он, как и я — Дева. Осень, осень… Сколько ж ты натворила и злого, и доброго… Он родился в разгар сеульской Олимпиады, когда Юра Савичев забил бразильцам золотой гол. Я хотел назвать своего сына в честь Савичева, но по нелепому совпадению мы с ним тезки, и обыватель бы решил, что я назвал наследника в честь самого себя. Поэтому назвал его по-другому — Ильей. В тот же день румынский гимнаст Илие Петреуш стал чемпионом на перекладине. Наверное, Петреуш никогда не знал о том, что где-то в российской глухомани в его честь назвали маленького, только что появившегося на свет человечка. Я иногда хотел написать ему письмо, потом хотел пообщаться с ним в Интернете, но, к сожалению, в сентябре 2004-го он погиб в автомобильной катастрофе. Осенью на дорогах скользко. Осень не прощает халатного отношения к своей персоне.
К счастью, я не обременен ностальгическими порывами и редко возвращаюсь в прошлое. Иначе на самом деле, без всякого вмешательства психиатров, сойдешь с ума. Но прошлое наше зачастую определяет наш сегодняшний день и даже наше будущее. Еще несколько лет назад я и в кошмарном сне не мог представить, что в жизни случаются такие первертоцы. Однажды все пошло наперекосяк. Я вошел в комнату общежития и увидел труп мужчины, лежавший на полу. Он был еще теплым. По крайней мере, мне показалось, что из свежих ран еще клубится пар. В воздухе, на уровне носа, густой квинтэссенцией висел приторно-терпкий запах. Все стены и даже потолок были забрызганы кровью, на столе громоздилась пустая стеклотара, в углу, на скомканной постели, валялась сама невменяемая хозяйка — Светка. К ней, собственно, я и зашел на пару фраз. Кто был этот мужик в аляповатой футболке с какаду на животе — я ни сном ни духом. Понял, что дергаться бесполезно, никакая помощь ему уже не нужна и даже не присел перед ним на корточки. Стоял и смотрел в окно, туда, где беззвучно опадали с берез пожелтевшие сентябрьские листья. Потом, чисто интуитивно, почувствовал на спине чей-то пристальный взгляд и обернулся.
Мы играли в гляделки секунд пятнадцать, не больше, но теперь, задним числом, идя на поводу литературных гипербол, я могу написать, что «эти секунды показались мне вечностью». Не выдержав моего ошалевшего взгляда, ОН бросил в мусорное ведро кухонный нож и, ни слова не говоря, ушел. Он ушел, а я продолжал стоять, пока за мной не приехал наряд милиции. Видимо, привлеченные шумным скандалом, его вызвали законопослушные соседи.
Впоследствии меня часто спрашивали, почему я ЕГО не сдал скопом со Светкой. Я не знаю, как правильно ответить на этот, казалось бы, элементарный вопрос, потому что не знаю правильного ответа на другой вопрос, более для меня насущный: почему он не убил и меня скопом с той же Светкой…
Я шагаю по мокрому тротуару. В голове звучит навязчивый мотив про птиц и облака, которые разбегаются в лужах. Всего несколько осенних дней из жизни — хотел бы я в них вернутся снова? Туда, где что-то мог изменить, вернуться, наверное, стоило бы. А туда, где что-то изменить я бессилен, — зачем? Осень, что ты оставила мне на память? И сам же перечисляю: замечательного сына, шизофрению, уголовщину. Женщину, которая далеко, но которую я люблю по-прежнему до безумия, могильный холм другой женщины, которую когда-то тоже любил, клиническую смерть и целый сонм событий менее значимых. Что принесешь ты на этот раз, я ведь так ждал тебя, так на тебя надеюсь. Осень, я ведь давно с тобою не был: заходи, раздевайся, будь как дома.