Его благословил Майков

На фоне хорошо освещенных в масс-медиа и кухонных застольях юбилеев Н. Рубцова, Н. Гумилева и композитора Моцарта сто двадцатую годовщину со дня рождения В. Ходасевича рядовой читатель-обыватель не доглядел. Оно и понятно, по известным «политически-этически-этническим» причинам его имя долгое время пребывало если не в явной опале, то уж наверняка в завуалированном забвении: эмигрант, многоженец, еврей…

Владислав Фелицианович родился 28 мая 1886 года в Москве, однако его корни уходят в далекую Речь Посполиту. Материнская ветвь — девичья фамилия матери Буфман — произрастает на том же генеалогическом древе, что и ветвь знаменитого польского поэта Адама Мицкевича.

«В. Ф. рано научился читать, где-то годика в четыре, — писала в воспоминаниях А. Чулкова, его вторая жена. — Однажды на даче под Петербургом, совсем еще малыш, он познакомился с патриархом Майковым и прочел ему наизусть майковский «Увядающий сад». Старец снисходительно поблагодарил юного чтеца и угостил леденцом. С тех пор, проходя с кем-нибудь из родственников мимо дома Аполлона Николаевича, Владя небрежно этак комментировал: «А здесь живет мой дроля, как будет свободное время, надо б зайти, почаевничать».

В 1904 — 05 годах Ходасевич учился в Московском университете, сначала на юридическом, а потом историко-филологическом факультетах, но учебу из-за нехватки средств (по его собственным утверждениям) пришлось оставить. Хотя, скорее всего, настоящая причина заключалась в другом, как сейчас принято говорить — «семейных обстоятельствах».

Едва будущему поэту исполнилось восемнадцать, он женился на Марине Рындиной — красивой, высокой экстравагантной блондинке. Одна из ее причуд состояла в том, что она полностью одевалась либо в белый, либо только в черный цвет; полутонов и всяких там цветочков, крапинок и полосочек на платье не признавала. Еще она чересчур обожала животных и была превосходной наездницей. Очевидцы вспоминают, что однажды, когда они ехали на рождественские каникулы под Бологое, в имение Рындиных, она взяла с собой в купе следующую живность: собаку, кошку, декоративную крысу, полевого хомяка, обезьянку макаку, болотного ужа и попугая какаду, который умел говорить лишь одну, но сакральную фразу: «Пропала Россия, бл…». Удивительно, что весь этот «зоопарк на колесах» прибыл на станцию назначения в полном составе, не устроил дебош и не был оштрафован. Что касается непосредственно болотного ужа, он вообще был Марининым любимцем, она постоянно носила его на шее вместо колье.

А вот что пишет в дневниках о своей предшественнице Анна Чулкова: «Марина любила рано вставать и совершенно нагая, как амазонка, но вся в жемчугах гарцевать на лошади по окрестным полям. Однажды, когда Владик спал в гостиной, на террасе раздался чудовищный топот, и Марина появилась перед ним верхом с букетом луговых цветов…»

Брак этот, увы, оказался недолговечным: вскоре Рындина ушла от Ходасевича к другому поэту — С. Маковскому, будущему редактору журнала «Аполлон». В 1908 году вышел первый «сборник Ходасевича — «Молодость», в 1914-м второй — «Счастливый домик», а в 1920-м — «Путем зерна».

В одной газетной публикации трудно по достоинству оценить Ходасевича как литератора, тем более, я не критик. Но что он представлял собой как человек? Вот что пишет о нем его ближайший друг Н. Чуковский: «Влад был маленький, хилый человечек невзрачного вида. На лбу у него была непроходимая экзема, которую он скрывал под челкой черных волос. Он был ужасно близорук и носил пенсне. Маленькое желтоватое личико его все время брезгливо морщилось. К тому же он был болезненно и раздражительно самолюбив».

В 1921 году по приглашению М. Горького Ходасевич перебрался с женой в Петроград. Вот что пишет об этом времени А. Чулкова: «Нас поселили в доме искусств, сначала в маленькой комнате во дворе, где было чертовски сыро и много мышей. От сырости у него получился отек легких, подскочила температура и нас перевели в главный корпус. Было трудно с питанием, спасибо товарищам по перу, помогали, чем могли… Надя Павлович принесла мешочек пшена. Сева Рождественский — свеклу и морковку, Витя Шкловский — яблок. Но жизнь осложнялась тем, что наши добрые соседи, люди богемы, часто стучали в дверь со всякими вопросами: который час, какое сегодня число, нет ли иголочки, дайте, пожалуйста, спички и т.д. Эти частые визиты очень мешали Владе писать, и однажды, разозлившись, он повесил на дверь табличку: «Я не справочное бюро и не комбинат бытового обслуживания. Я — поэт».

Тогда же Чуковский познакомил Ходасевича с молодой поэтессой Н. Берберовой. «Я был так далек от мысли, — писал он, — что между ними может завязаться роман, что заметил его, когда уже было слишком поздно. То, что Влад влюбился в Нину, мне казалось еще более или менее естественным, но как в него влюбилась она, я понять не мог. Прежде всего, она на целую голову выше ростом и вдвое моложе. Да и он принадлежал отнюдь не к тем мужчинам, что покоряют женские сердца. Характер у него был чванливый, вздорный и трусливый. Когда мы вместе жили на Псковщине, он даже на станцию ездить не решался, боялся, что по дороге его ограбят и зарежут бандиты. Как-то в Петрограде мы шли по Невскому, и вдруг у проезжавшего мимо грузовика громко лопнула покрышка. Ходасевич мгновенно влетел в ближайшую парадную. Когда я, удивленный, зашел туда вслед за ним, он стоял белый от страха и прошептал: «В меня стреляли…» Когда он читал свои стихи и произносил последнюю строчку, обычно самую важную в стихотворении, он на несколько мгновений застывал с открытым ртом, чтоб подчеркнуть всю многозначительность концовки. Со стороны это выглядело смешно. При всем своем энциклопедическом уме и феноменальной памяти он был в общении на редкость недалек и зауряден. Но Нина почему-то увидела в нем само совершенство, она буквально одурела от счастья. Да и он немного посветлел, убавил на время свой цинизм. Впрочем, счастье его было не безоблачным. Он самым жалким образом боялся своей Анны Ивановны и смертельно страшился, как бы она чего не пронюхала. В начале лета 1922 года он вместе с ней и пасынком уехал на дачу, и тут ему и Нине срочно понадобился я. Я был связующим звеном в их тайной переписке. На сей раз они задумали побег. И действительно, бежали в какую-то глухомань, где не было ни дорог, ни потребкооперации, ни почты. Два раза в неделю я доставлял им еду и свежие газеты…

А страх его перед женой все возрастал. Это уже был не страх, а панический ужас. Он подозревал ее в каких-то чудовищных кознях и говорил об этом страстно, но настолько путано и невнятно, что я никак не мог понять сути его опасений. Вернувшись в город, он стал спешно готовиться к отъезду за границу. Зимой он уехал в Берлин вместе с Ниной… Так что бежал из России он вовсе не из-за советской власти, как сейчас принято считать, а банально из-за жены. С властью за пять лет он ни разу не поссорился и эмигрировать по политическим мотивам не думал. Естественно, сама Н. Берберова трактует их внезапный отъезд несколько иначе. «Что значило в те годы уцелеть физически и духовно? Влад, как всякий большой поэт, обладал даром прорицания, он задолго предвидел крах настоящей литературы; больше того, он предвидел даже надвигающийся террор 30-х годов».

Оказавшись за границей, они кочевали по разным странам: жили в Германии, Чехии, Италии, Ирландии. И только в 1925 году окончательно сделали выбор в пользу Парижа. Из Берлина Ходасевич писал своему другу Диатропову: «Живем в пансионе, набитом хамами и шлюхами. В их головах — полный сумбур. С утра они призывают всех к войне с большевизмом, а вечером, упившись, хором поют «Интернационал». Пока толстобрюхие «папаши» режутся в карты, а «мамаши» треплют языками, их непотребные чадушки совокупляются прямо на лестницах и в беседках. Одно утешает, скоро все они здесь передохнут, кто от водки, кто от сифилиса».

В 1932 году Ходасевич и Берберова навсегда расстались: «Я сварила ему борщ на целую неделю и перештопала все носки. Говорят, после этого он впал в жуткую депрессию и ушел в запой».

Не знаю, насколько объективна оценка Берберовой, но непредвзятые исследователи наследия Ходасевича сходятся в одном: в 1932 — 33 г.г. он много и плодотворно работал. Именно в это время он раскрылся как эссеист и критик. До нас дошли его «философские размышления» о Пушкине, Державине, Блоке.

В 1933 году Ходасевич женился в четвертый и последний раз. Его избранницей стала сорокалетняя О. Морголина. Но к тому времени поэт был уже тяжело болен туберкулезом позвоночника. В конце 30-х парижские врачи признали у него острую почечную недостаточность и предложили операцию. Операция была дорогостоящей, поэт, как всегда, нуждался в средствах, но многочисленные друзья, меценаты и спонсоры с помощью не торопились. Она пришла с неожиданной стороны — от бывшего главы временного правительства А. Керенского. Однако была уже запоздалой, хирургическое вмешательство не помогло. Ходасевич умер в 1939 году.