Над вымыслом слезами обольюсь

Мое конкурсное «сочинение» будет состоять из двух частей. Первая не связана с какой-то конкретной книгой — а учебниками в целом. Уж не знаю, почему, но с первого класса рисовал в учебниках. Тогда не было традиции сдавать их, закончив год, в библиотеку или тем более продавать. Поэтому многие мои одноклассники относились к книгам, по которым занимались, без должного уважения. Рисовали в них рожицы, самолетики, писали ерунду на полях, в общем, что в голову взбредет. Видимо, я, будучи глупым (речь идет о начальных классах), брал с них пример, хотя смутно понимал, что делаю что-то не так. Помните же известный детский стих:

В географии Петрова
Нарисована корова…

Вот и мы были такими петровыми. Длилось это до тех пор, пока безобразие не увидела мама-учительница. Поскольку успеваемость у меня была хорошая и коллеги из начальных классов не жаловались, она моих тетрадок и учебников почти не касалась. И вдруг случайно заметила рисунок ручкой в открытом учебнике. Полистала — и постепенно переполнилась таким гневом, которого я у нее больше не встречал.

Досталось мне тогда по первое число. Она меня не била, конечно, но ругала так, что у меня страшно разболелась голова. Вот эта боль и всплывала всякий раз, когда рука с ручкой или карандашом тянулась к напечатанным в книге строчкам. С тех пор никогда не писал в книгах и очень удивлялся, если во взятых мною в библиотеке учебниках или произведениях кто-то подчеркивал или отчеркивал сбоку.

Теперь о слезах. Человек я сентиментальный, поэтому слезы, что называется, расположены близко. Помню, как рыдал в 10-летнем возрасте после окончания фильма о Мальчише-кибальчише, а мой товарищ не мог меня успокоить. Также слезы застилали глаза по окончании ленты «Человек-амфибия».

Впрочем, мы ведем речь о книгах. Мужчины ведь не плачут. Если разревелся в детстве — товарищи засмеют, назовут «девчонкой». Если взрослый мужик плачет не на похоронах — окружающие его, мягко говоря, не поймут. Мне помнятся два случая, когда слезы были, что называется, не к месту.

Первый раз — в пятом классе. У меня была привычка читать на уроке хрестоматию по литературе вперед. Скажем, проходят одно, а я читаю то, что будем изучать спустя несколько месяцев. И вот я, не слушая, о чем идет речь на текущем уроке, читаю «Муму» Тургенева. В эпизоде, когда Герасим топит собачку, мне ее так стало жалко, что слезы полились сами собой. Сосед по парте спрашивает, что со мной, потом учительница подошла. Пришлось отпрашиваться с урока — даже не помню, что тогда объяснял.

Второй раз нечто подобное произошло, когда мне было около сорока. Возвращался в общем вагоне из Москвы, читал «Три товарища» Ремарка. За­крыл последнюю страничку где-то за Волоколамском. Главная героиня умирает, у меня в глазах слезы. Понимаю, что если дам им волю, поток уже не остановить. Пришлось идти в туалет, выплакаться, умыться — и потом уже возвращаться на свое место.

Кстати, не зря ведь говорят — поплачь, станет легче. Мужчины вынуждены сдерживаться — может, поэтому живут в среднем гораздо меньше женщин.

В. Зорин.