Устами младенца. Продолжение

Продолжение. Начало в №41.

Два  месяца спустя, то есть мне год и семь

Вешайтесь — завтра иду в сад! Сегодня прошла последний отборочный тур. Мама долго не могла понять, почему в госбюджетной лаборатории у меня уже который  год гемоглобин 105, а в частной — 126. Она думала, у первых реактивы плохие. Я не стала ее разубеждать и говорить, что они учились в нашем медпту и просто других цифр не знают. Я вот знаю два, три, пять и раз.

Перед садом моя мама проходила обязательный КМБ (курс молодого бойца), где ей советовали сразу рассказать воспитателям — цитирую — о моих вредных привычках. Мама испуганно на меня посмотрела. Все-таки унюхала!

Первым делом меня отправили к женскому врачу (уж послали так послали) — а вдруг я воспитателям в подоле принесу. Визит к этому интимному доктору больше напоминал определение пола у новорожденных котят. Тетушка положила меня на младенческий пеленальник, подтянула мои ноги к люстре и, убедившись, что все на месте, не поперек, ничего лишнего, отпустила с Богом и направлением к невропатологу. Та долго билась, уговаривая меня закрыть глазки. Так ничего и не добилась. Потому что знаю эту практику: глаза закрою, а она меня за нос схватит! Или молотком еще куда саданет. И так все тело обстукала, будто клад искала.

Хирург прописал мне какой-то научный прочес пяток от косо-плосколапия. Об этом вчера узнали вся поликлиника и окрест­ности. О каждой моей ноге в отдельности. Ну откуда я знала, что это не больно! Мама сидит, сама ревет, держит меня поперек пуза, как сумоист сумоиста, а тетенька какие-то пластинки с проводочками к ногам прикладывает, мокрыми тряпками обвязывает аж до коленок и приговаривает: “Соня, не плачь, смотри, какие у тебя сапожки”. Ага, испанские! Но сегодня мама предприняла ход конем: достала из сумки запретные бабушкины бусы и какую-то незнакомую книжицу. Получилось у нее. Я совсем забыла, что по жилам моим ток бежит.

А тут мама уезжала  на учебу, на целый месяц. Уехала — ни записки, ни предупреждений и напутствий, мол, слушайся бабушку (деда я и так слушаюсь) — ничего. Зато ко мне приезжала моя старшая тетя. Тетя Юля. Это просто Железный Феликс. Товарищ Дынин. Она мне такую школу жизни показала — мама ахнула, когда вернулась. Тетя заставила меня полюбить горшок всеми фибрами души, научила различать цвета на кубике Рубика (погостила бы еще  пару дней, научила его собирать), говорить множественные слова и глаголы, различать на письме некоторые буквы. Прикипела я к тетушке, даже маму долго простить не могла. Но куда деваться — родная кровиночка все-таки.

Сейчас у мамы появилась очередная навязчивая идея: научить меня справлять нужды на улице. Мама дорогая! Мы же интеллигент­ные люди! Разве можно с такими фамилиями под кустом сикать и лопухом подтираться?!

Ладно, пошла я спать. Мама мне чемодан упаковала (смену белья, кусок мыла, табачку), бабушка кашу погрела напоследок во вредной бутылочке, а дед уже спит. Как младенец…

***

Мне 2 года и целый месяц

Отпуск у меня пришелся в этом году на август. Вырастив себе надежную смену в детском саду, я поехала выдавать замуж свою  старшую тетушку (мама проходила свидетелем по этому делу). Теперь у меня появился новый родственник — дядюшка по имени Дидись. После свадьбы Юлька с Дидисем куда-то полетели. Название населенного пункта я не запомнила, но поняла, что там тепло, как в Африке, книжку про которую я на днях разодрала в клочья. Из турне тетушка вернулась довольная, красивая и однотонная,  как головешка. «Где ты так извалялась?» — спросил дедушка. Она засмеялась и сказала, что замерзла по дороге к нам. Обалдела совсем. Тридцать с лишком  градусов в конце августа, а ей все мало. ТАМ, сказала Юля, было +54 на воздухе и +30 в воде. Ничего себе отдых, в море плаваешь — как в супе.

Юля привезла мне подарок: чью-то шкуру. Что за турки нерусские додумались пришить зверюжий скальп на спину?! А мама с тетей еще пытались это чудо стамбульского ткацкого комбината на меня напялить. Сумасшедшие женщины. Я им ору, что мне в трусах-то жарко, а они не понимают, увещевают: «Сонечка, ну давай шубку померим, смотри, какая красивая. Да не дрейфь, балда, этот мутон уже давно дохлый!» Прекрасный аргумент! Я маме так и сказала: «Балда». «Бог с ней, — махнула своей тяжелой рукой мама, обращаясь к сетре, — зимой ее из этой шубки не вытряхнуть будет, вот увидишь. В валенках, что вы ей в тот год подарили, она чуть ли не до мая бегала. Насилу уговаривали на ночь снимать».

Кстати, выражение «турка нерусский» я узнала от деда, когда он говорил: «Сонька! Ну ты турка нерусский: Миша купила, баба ушел…» Я не стала обижаться и напоминать дедушке, как он меня из сада в тапках увел, а по дороге потерял мою панамку и кусок полдничного пирога. Панамку потом нашли, а пирог уже кто-то очень голодный тиснул. А на следующий день дедушка меня вообще проспал! Чуть ли не до звезд сидела я с Иванной в дворовой избушке и слушала песни и сказки народов мира, пока мама с работы не примчалась.

***

 Какие все-таки воспитатели ябеды! Хуже маленьких! Стоит маме только порог группы переступить, сразу начинается старая песня: «А ваша Соня…» и далее по тексту:

1) кидается: а) блинами, б) сырниками, в) варениками;

2) качается: а) на стуле, б) на кровати, в) на горшке.

Скажите пожалуйста! На горшке я раскачиваюсь! Они, вон, песни в сортире поют. Для повышения производимости, да? Тут пришла как-то меня мама забирать из сада, дверь открыла, а к ней Иванна наша бросилась наперерез, быстрее меня. Ну, думаю, опять ябедничать будет. А она маму под руку взяла и  быстро-быстро так  говорит: «Ой, у вашей Сонечки (подозрительное начало) на щечке пятнышки какие-то красные». Мама побледнела: «Неужели снова диатез?» Но Иванна как-то смутилась и говорит: «Нет, похоже, ее кто-то укусил… И похоже, что это Данила».

Доносить на своих товарищей я не стала. Плохой признак. Дурное воспитание. А дело было так. Сижу я на горшке, никого не трогаю и даже не раскачиваюсь. Подходит Даня, а он, доложу я вам,  страшный бабник — девчонкам все косички и хвостики отдергал (а мама ворчит, что я не люблю никакие прически). «Ой, — говорит, — Соня! А что это ты хвостики не завязываешь? Тебе так идет!» Я ему отвечаю, мол, нашел время  и место вести светскую беседу. А он не унимается: «Ну, если у тебя хвостиков нет, дай я хоть тебя поцелую, пока Иванна борщ доедает» — и полез, хам, целоваться. Я — девушка честная, с исторической фамилией — по мордасам ему, да куда мне со спущенными штанами справиться с этим охламоном трехлетним. Он с досады меня ка-ак куснет за щеку — и деру. Я ору, мол, ребята, Иванне ничего не говорите, мы ему в тихий час темную устроим, и можно не волноваться — Даньке хоть и три года, а двух слов связать не может. Тоже мне, кавалер…

Какая у меня все-таки мама смешная (я очень люблю передразнивать, когда она по телефону разговаривает): «Ой, Соня такая интересная становится, такая смышленая! Все цвета знает, до десяти считает, фамилию свою выговаривает, предложениями говорит, все повторяет, все понимает!» Нашла чему удивляться. Тебе бы с восьми до пяти пять дней кряду талдычили одно и то же, про бытие всяких кошечек-собачек, кружочков-квадратиков и прочих веселых морковок. Домой придешь уставшая, а тут бабушка: «Сонечка, расскажи, что вы сегодня в садике делали»… Хотя это еще что. Я, чувствую, скоро все тексты Милен Фармер наизусть  знать буду.

Сегодня мама сказала, что скоро ко мне тетя Юля приедет. Вовремя — совсем я от детсадовской халявы за фигурой следить перестала, а тетя мне покажет новые приемы пилатеса и арабики. Держись тогда, Даниил!

Записала Надежда Назарова.

Продолжение следует.