Мы наблюдаем, нас наблюдают... (отрывки из книги "Паноктикум идиотов")

Начало от 9 января 2019 г.

* * *
А прямо напротив нас — раздевалка для младшего персонала. Дверь там обыкновенная, из ДСП, потому что переодеваются не сумасшедшие, а вполне нормальные женщины. Их наблюдать не надо.
Но это врачи так думают. А мы думаем наоборот, что как раз их-то и надо наблюдать. Правда, как выражается Леха, нам их психическое состояние по барабану, детей нам с ними не крестить; нам важно их физическое состояние; для развития эстетизма, так сказать. Особенно (опять процитирую Леху), если все при них. Они, стервочки, это прекрасно понимают, и вместо того, чтобы развивать в нашем подсознании эстетическое начало, самым наглым образом провоцируют в нашем сознании похотливое окончание.
Ровно в половине восьмого на смену приходит раздатчица Эллочка. Она — разведенка. Муж у нее работал дальнобойщиком и часто бывал в разъездах. Обыкновенной молодой бабе от этого было тошно. И лучшая подруга Зоечка познакомила ее с мальчиком Димой. Между ними вспыхнула страсть! Эллочка очень любила мужа, поэтому переживала по поводу этой преступной страсти, но совладать с нею была не в силах. Зато всякий раз, покорно отдаваясь любовнику, она в душе молила Бога, чтобы муж Анатолий вернулся из рейса живым и здоровым: сколько их бьется, таких, по всей России! Но однажды ее дальнобойщик домой не вернулся. Ни живым, ни мертвым. Он уехал так далеко, что его потом полгода искали менты и судебные приставы в связи с алиментами. Уехал он, как это у нас водится испокон, не один, а с той самой лучшей подругой Зоечкой. А мальчик Дима вскоре женился на младшей Эллочкиной сестренке.
Всю эту жуткую перипетию Эллочкиной жизни, когда она была на больничном, нам по большому секрету, почти шепотом, с расстояния в десять метров, поведал общительный Леха. Он бы и сам ее, наверное, захомутал (фигуристая девка, все при ней), но женатый. Ему чужих баб на службе хомутать нельзя. Тут вам не библиотека, тут реальный объект. Что могут подумать потенциальные психи — что тут бардак?
А через пять минут после Эллочки приходит санитарка Люсенька. Мы, к сожалению, о ней почти ничего не знаем. Знаем только, что у нее волосатая бородавка на подбородке, и все. Можно, конечно, было навести о ней справки у того же Лехи, но зачем ему вникать в семейные перипетии женщины, у которой на подбородке волосатая бородавка. Логично?
— Люська! — возмущается Эллочка, стоя перед нами в одних трусиках. — Что ты дверь настежь открыла, идиотка? Знаешь же, что я в июне лифчик не надеваю!
— Сейчас закрою, — бурчит под нос вечно всем недовольная Люська.
— Нет, ты подожди, не закрывай! Ты помоги мне сначала колпак найти. Я вчера колпак накрахмалила и куда-то сунула. Найти никак не могу.
Жаль, нет среди нас Сальвадора Дали, какой бы потрясающий сюр нарисовался: женщина в трусиках и без лифчика, но в накрахмаленном колпачке. Это вам не какая-то там Атомная Леда в ботфортах до самой попы и с распущенными волосами. Это — наше, исконное: страшненько, но со вкусом. И мы «сидим» под Эллочкиным колпаком до самого отбоя.

***
Когда меня «признают», переведут к Туманову и дадут «путевку в жизнь» — право три раза в день ходить по поселку без конвоира (медбрат Ильич — не в счет, наш человек). Правда, по одному и тому же маршруту (стационар — кормокухня). Мы всякий раз будем проходить мимо 12-го отделения, где лежали наши сестры по духу (социально-опасные шизочки, «соц-опочки»). В их отделении, как и во всех других, имелся прогулочный дворик. Но почему-то он был расположен не с тыла здания (там была поселковая свалка), а прямо с фронтона.
И вот эти сестренки постоянно нас доставали. Не все, конечно, там хватало и адекватных девчонок, со многими мы даже переписывались, но были и другие. Либо чокнутые от рождения, либо профуры с бл..ко-блатным менталитетом. Они в беспамятстве бросались на проволочный забор и с придыханием предлагали себя, рванув на груди халат, под которым, естественно, не было даже трусиков: возьми меня! Я хочу тебя! Прямо тут же! Скорее!!! (мы называли их сексуально-буйно помешанными).
А сексуально-тихопомешанные демонстрировали сеансы эксбиционизма издалека: то груди выставят напоказ, то чулочки начнут поправлять, то заниматься лесбийскими манипуляциями. «Управы на них не было никакой?» — спросите вы. Бедные охранники прямо не знали, что с ними делать. А лично я, глядя на сытые и довольные, как у мартовских котов, мурла тех охранников, иногда думал, что не особо-то они и хотят что-либо предпринимать.
Отсюда у меня возникает ряд вопросов. Первый: почему нельзя корпус для соц-опок разместить где-нибудь на отшибе, подальше от наших глаз? Или хотя бы спрятать от нас прогулочный дворик? Да хотя бы вместо сетки-рабицы сколотить глухой забор из горбыля. Вопрос второй: почему с-опасных шизочек охраняют вертухаи-мужчины, а не женщины-вертухаи, как в колониях? Неужели убийца «с приветом» намного опаснее такой же убийцы, но без привета? Неужели молодая натренированная женщина-охранница не совладеет с ней, если что? А светошок? А электронагайка? А крепкое русское словечко?
Ну и, наконец, главный вопрос: почему Эллочка каждое утро переодевается прямо передо мной и вечно ищет свой колпак? Неужели их раздевалку нельзя оборудовать в глухом торце коридора, где у завхоза бабы Поли хранятся поганые метлы, ссаные тюфяки и недееспособные унитазы? Или хотя бы вместо июня сделать на дворе декабрь, чтоб Эллочка приходила на смену в лифчике.

Продолжение следует