Судьба инженера

Время, как дождь, прошло, омыв, и исчезло в открывшейся синеве чистого неба. На столе сидел человек и ждал. Ждал судьбы. Ее производства. За закрытой дверью неиз-вестные ему люди решали, дать ли практический ход его претензиям на профессию. Он хотел быть трудовым человеком, инженером не только по диплому.

Еще утром — бреясь, считая минуты, необходимые для того, чтобы яйца сварились вкрутую, насвистывая шепотом главную музыкальную тему какого-то старого фильма — он рассчитывал на незамедлительный и ясный ответ: возьмут или не возьмут. Уже прой-дены были написание curriculum vitae, собеседование и прочие медные трубы трудоуст-ройства. Однако окончательное решение должно было последовать сегодня, когда его пригласили сюда — ждать и переживать.

В комнате, где он ждал, не было стульев. Строгость интерьера и обстановки подразу-мевала лишь наличие четырех слепых стен да стола. Промаявшись стоять, он все-таки присел на стол: сначала на край его, затем удобнее, оторвав ступни уставших ног от по-ла.

Современный человек, думал он, привязан не к труду, как выражению своей профес-сиональной функции, а к копейке. Обеспечить себя сносным существованием — непре-ложное требование организма. Исполнить труд — понуждение общественных отноше-ний.

Дверь, ловившая его беспокойный взгляд, была плотно закрыта. Из-за нее не доноси-лось ни голосов, ни какого-либо другого шума, выдававшего живое присутствие. Его и не требовалось. Требовался простой и ясный ответ, обрывающий ожидание, открывающий его смысл.

И действительно, спустя время — минуты имеют свойство растягиваться до неопреде-ленных размеров времени — вместо двери возник человек, разрушив своим появлением волшебство кафкианской атмосферы. В образовавшейся пустоте дверного проема фигура его была мрачной и грузной. Он нес ответ. Ответ был отрицательным.

Ждавший принял ответ. Вышел на улицу. Все то же небо бледнеет, все тот же асфальт под ногами мокрый. Ничего, кажется, не изменилось. И профессии как не было, так и нет. И копейки нет. Был человек, и остался человек. Но такая злость его что ли взяла, такая игра чувств! Он и видеть-то ничего не видит. Только слышит: шумит кругом город, где продают и покупают, меняют и забывают, а рабочему человеку делать нечего.

Так, получается, случилось: родился и вырос большим, почти два метра росту, да вы-нужден влезать в шинель маленького человека, рукава по локоть. Есть желание к труду. Испытанное, твердое желание. Но труда в природе становится меньше. Он — редкость, достояние избранных.

И некуда идти. Съемное обиталище уже давно отталкивает растущим долгом, вну-шающим неуверенность и неуют.

Стоял какое-то время как вкопанный, ушедший корнями в худую городскую почву. Стоял и не чувствовал этой самой почвы под ногами. Наоборот, чувствовал пустоту отрыва, отчаяние потери еще не обретенной возможности. Но начал двигаться дальше — отталкиваясь от пустоты.

Хотел дождя. Чтобы остудил, принес озноб болезни, отвлечение на недомогание орга-низма. Но дождь иссяк тому час назад. Длина улицы не препятствовала долгой ходьбе. И он пошел туда, куда его вела улица. Мимо и мимо магазинов. Одни магазины с бесконеч-ной бегущей строкой вывесок.

Сизифово упрямство одиночного бунта овладело им. На тротуарной обочине развали-вающегося асфальтобетона он обрел свой камень. И тут же выпустил это примитивное, не достойное инженера орудие — отторг его от себя в направлении магазинной витрины.

Та откликнулась на его жест льдистым переливом разъятой целостности. И рухнула, обнажив пустоту магазина, не умевшую более отражать улицу и прохожих. Исчезла про-зрачная стена, отделявшая безработного инженера от потустороннего ему мира торговли. Тогда, ошарашенный этим зрелищем, инженер побежал.

Никто, почему-то, не думал его ловить. Все расступались, давая ход его стремитель-ному движению, будто любуясь совершенной механикой преодоления пространства.

Он, казалось, выбежал за пределы времени, потому что, когда остановился, воздух уже начинал темнеть. Дыхание отсутствовало, возникало вновь перехватами, возвращалось через силу. Вокруг обозначилось незнакомое пространство родного города, отдаленный его район. Подстегиваемый фантомом отсутствующего преследования, беглец сам не понял, как тут оказался.

Тупиковый трамвайный путь (давно засохшая транспортная ветка) был тих. Единст-венный желто-красный вагон производства усть-катавского вагоностроительного завода, забытый на путях за непопаданием в подвижный ритм современности, давно не издавал ни стука. В нем теплилась иная, оседлая, жизнь.

Загнанный собственным страхом, инженер искал отдыха. Неожиданное прибежище манило его уютной клаустрофобией своего пространственного решения. Оно способно было сокрыть, согреть, охранить. Сам по себе, немой и парализованный, трамвайный ва-гон был символом остановленного движения, знаком покоя и поражения. Каким-то чудом избежал он искупления своих звонких деньков в каркасных садах посмертного вторчермета, остался там, где ему и место, — на собственном магистральном пути в никуда.

Приверженец индустрии питал тайную страсть ко всякому материальному воплоще-нию человеческого труда, доверял творениям овеществленной технической мысли. По-этому не боялся и вошел внутрь — будто сел в остановившийся в рамках своего обычного движения по маршруту трамвай.

Инженер представился недоверчивым обитателям схрона. Те переглянулись, числом в пять человек, из своих косматых, дремучих мыслей, издали общий стон приветствия, еще не приняв, выжидая.

Настоящие, существующие люди, отсутствие встреч с которыми не отменяет их жиз-ней. Эти люди живут натуральным образом, без брезгливости, а не вопреки ей, как это делают интеллигентные сословия городского населения. Они любят своих женщин, любят их, пьяных и некрасивых, никогда не отказывающих во взаимности при взаимоувязке интересов честного обмена. Они едят из общей глубокой посуды. Они всегда тепло одеты, ибо не знают иной постели, кроме твердой и холодной поверхности уличных горизонталей.

Он никогда не знал этих людей подробно. Большую часть своей биографии аутичный мальчик, юноша, студент, холостяк, он берегся внешнего мира разных людей. Одинаково далеки ему были все, кроме самых близких.

Чтобы преодолеть недоверие, инженер подкупил алчбу угрюмых остатками своего карманного капитала. Один из них тут же конвертировал этот капитал в помощь разгово-ру, молнией метнувшись к угловому строению с форточкой, отпускавшей самогон за би-леты и металл Центробанка.

Засуетились, разливая. Делили сразу все на всех, избегая принятого в культурной сре-де последовательного наполнения емкостей по мере развития мероприятия. Пригубили, не чокаясь, ничего не говоря, облизнулись. Инженер тоже пригубил из отведенной ему безрукой чашки. Оборванное бегом горло загорелось. Мышечное напряжение ушло.

Подготовленный молчанием и возлиянием, завязался разговор. Делились своей жиз-ненной правдой — непридуманной историей оседания в донные области бытия. Не раз повторенные разговоры не были новинкой для обитателей схрона. Проговаривая их снова и снова, они лишь укрепляли свою веру в единственно правдивый для себя вариант развития личной истории.

Один так и не смог смыть загар и копоть войны на фоне щемящей, сдавливающей красоты неколебимого Кавказа. Там, говорил он, на их земле, государство дало нам право убивать всю эту нерусь с ненавистью. А теперь мы должны отдавать им свои деньги, свое жилье, свои рабочие места. Теперь им дано право угнетающего господства и собственни-ческого наместничества в русских городах. Кругом одна чернь, как будто и не возвращал-ся оттуда.

Другой подвизался на ниве научного интереса. После закрытия программы исследований так и не смог разлюбить теоретических аспектов аналитического мышления, более не востребованных практической жизнью рынка.

Третий был вкладчиком капиталов в геометрическую пустотность пирамидальных форм. Пирамида обернулась воронкой поглощения, и он поменял квартирную обустроен-ность на неприкаянность пассажира отцепленного от времени трамвая.

Прочие спились по необходимости отлучения от жизни, в которой ничего не могли понять. Сюжет их внутренних скитаний был спутанным и маловажным в свете общего итога этих странствий.

Половина ночи сошла на нет за разговорами. Инженер слушал этих глубинных людей и думал, что его будущность еще впереди. Самогон давал организму тепло. Реальность делалась плавной. Потом наступило забвение. Сон был тяжел, но пробуждение случилось ранним. Преодолев телесную ломоту, инженер поднялся из неудобного сгорбленного по-ложения, в котором был пойман нисхождением дремоты. Среди общего мутного провала в бесчувствие он единственный пробудился и покинул идущий в никуда трамвай.

Сквозь белесую рассветную мглу инженер возвращался к себе: в не свою квартиру, к отсутствующей работе и всегда недолгим деньгам. Если у русского человека и есть роди-на, думал он от любви, то вот она, и другою ей никогда не обернуться.