Караульная ностальгия

Конец семидесятых. Группа советских войск в Германии. Самый что ни на есть передний рубеж вероятного нападения более чем вероятного противника. На разводе перед ежесуточным заступлением нашего взвода в караул каждый начальник произносит одно и то же дежурное наставление: «До расположения войск НАТО от нашей части рукой подать, поэтому на посту нужно быть не только предельно бдительным, но и держать ухо востро».
Прошло полвека. ГСВГ погребено под обломками Берлинской стены. На территории СССР находилось 16 военных округов, в РФ их осталось пять. Братские республики свои рубежи охраняют, кто как может. Что там с боеспособностью, например, в Эстонии, спросим у поэта:
Мы России не боимся
У нас армия своя:
Тыща велосипедистов
И в порту полкорабля,
На границах все серьезно —
Не прорвется ни один,
Нападенье невозможно —
Мы им визы не дадим.
Не боимся мы России...
в общем, нас и не спросили...
Набираю номер нашей воинской части в интернет-поисковике. Он выдает репортаж из Германии. Какой-то дед, видимо, бывший советский офицер по фамилии Разин, разъезжает на велосипеде по руинам пустынных военных городков и выкладывает видеоматериалы на сайт. Многие откликаются, благодарят его. Что делает в Германии этот пожилой человек, непонятно. Последний раз он побывал на останках нашей части накануне 23 февраля, а впервые — в начале 2000-х. Немцы на месте наших бывших военных городков понаставили огромные ветряные электрические устройства, дед говорит, что эти мельницы ужасно гудят. Почему уже столько лет здесь так пустынно, тоже вопрос. Еще узнал из интернета, что наша часть называлась так: «Артиллерийская база боеприпасов (Альтес Лагерь). Позывной — Цевка».
 У нас служили представители почти всех союзных и автономных республик, жители почти всех краев и округов нашей страны, в то время более необъятной и бескрайней, чем сегодня. За два года службы, то есть за четыре призыва, в нашу роту прибывали призывники чуть ли не из всех военных округов. Самый многочисленный десант был из Казахстана, Армении, Украины. Большие и малые народы собирались в караульной курилке, и каждая титульная нация дудела в свою волынку и зурну, брякала на своей бандуре. Мотивчик примерно такой: «Наша республика настолько богата, что если мы отделимся, у нас будет завались всего своего». Другие народы, средние и малые, внимали молча со сдержанным любопытством.
Напомним, это конец 1970-х. Через 20 лет в бескрайней стране произойдет Великий раскол, и во властные структуры всех отвалившихся республик пролезут дети тех самых призывников. Все хлебнут свободы и наедятся суверенитета до отрыжки. А в армии примирить «заговорщиков» можно было элементарно. Звучала команда «Караул в ружье!»,  и «мятежники» сломя голову неслись занимать оборону против вполне вероятного внешнего противника.

***
В ту предпраздничную ночь с 22 на 23 февраля в разгар вышеупомянутых дискуссий прозвучал щадящий вариант команды «Караул в ружье!» Нам, бодрствующей смене, предстояло просто-напросто выбежать из караулки, занять оборону в своем окопе и ждать, пока дежурный и начальник проверят, что там с обороноспособностью. Пришедший в караул дежурный по части как-то лениво скомандовал: «Нападение на караульное помещение!» Приперся он от скуки, сначала посидел с начальником караула за пультом, и решили они вместе порезвиться, проверить боеготовность личного состава, объявив тревогу.
После того, как эта парочка сделала свое черное дело, начался долгий обход. Поначалу проверяли, все ли внутри караульного помещения правильно заняли оборону, затем направлялись к окопам, что вокруг караулки, и тоже уточняли, в свою ли ты траншею впрыгнул. Проделывали они это нарочито медленно. А что им еще делать? Не книжки ж читать. Надо же хоть как-то ночь скоротать.
Рядовой Чуча, призывник из мурманского Кировска, сидел  в соседнем окопе и поскуливал, передразнивая Маршака: «Дуют ветры в феврале, воют в трубах громко, и ...чит по земле, мать ее, поземка». Поземки, правда, не было, но германский февраль такой же отвратительно промозглый, как у нас март. Ни то ни се, ни зима, ни весна. После распада ГСВГ климат в нашей полосе стал такой же паршивый, как у них, что наводит на мысль: тут не обошлось без происков запада и климатического оружия.
Чуча умолк, выпрыгнул из своего окопа и подполз к моему, что являлось грубейшим нарушением устава караульной службы. Он предложил, как всегда, грандиозный план: «Шура, если коварный враг сунется на наш передний рубеж, ты ему скажи, пусть малость повременит. Короче, тылы мои прикрой, а я в разведку сбегаю. Пока наши казахи, армяне и хохлы разъединяются, нам нужно срочно присоединиться к Мулланурычу (наш друг татарин из Уфы). Ему из отпуска башкирский земляк привез банку сгущенки, я видел, как Мулланурыч ее в шинель запихивал. Он добрый и с нами обязательно поделится. Потом мы эту пустую банку покажем казахским, украинским и армянским братьям, которые москалей и кацапов снабжают сахаром и чем-то там еще. Наступит полная Джамахирия и, как говорит Мулланурыч, кайф настоящий». И Чуча по февральской поземке пополз в сторону сгущенки.
Мулланурыч тем временем уселся на дно окопа, проткнул банку штык-ножом и припал к ней, как хорек к яйцу. И тут небеса разверзлись, и раздался голос: «Кто ж так открывает?! Дисбат по тебе плачет». Мулланурыч с перепугу забыл про автомат, который стоял в углу окопа, с визгом вскочил, но банку не выронил, прижав ее к груди. Когда он узнал Чучу, то с облегчением выдохнул: «Я вас с Шурой только что хотел позвать». Чуча съязвил: «А нам показалось, ты уже позвал. Нет? Значит, почудилось».
Чуча спрыгнул в окоп к Мулланурычу и замахал мне. Потом проткнул вторую дырку в банке и протянул Мулланурычу: «Угощайся. У вас в Уфе даже сгущенку пить не умеют, что говорить о других напитках. Да тише ты чавкай, всех внешних и внутренних врагов распугаешь». Сгущенку смаковали по глотку, отпивали, ставили ее на бруствер и перекуривали сигаретами «Северные». Муланурыч стал рассказывать про кумыс и катык, Чуча про менее богатую кухню Кольского полуострова. Мы  так увлеклись, что не заметили, как ополовиненная банка сгущенки исчезла с бруствера. Кто ее мог стащить? Если проверяющие, то это пострашнее нападения на пост. Мы расползлись по своим окопам молча. Настроение испортилось напрочь.
После отбоя тревоги никто нас никуда не вызвал, после смены караула тоже. Чудеса продолжились и на следующий день. А потом в ротном клубе был праздничный вечер. Мы трое сидели за столиком с лимонадом, конфетами, яблоками, смотрели концерт. И не заметили, как на наш стол кто-то поставил банку сгущенки. Целую, непочатую. До самого дембеля мы так и не узнали, чьи это происки. •