Записки на больничном листе - 4

Ржевская палата

Дед-хуторянин из Ржевского района целый день лежит в палате, слушает «Дорожное радио». Молча смотрит в потолок. Нет-нет да блеснет слеза. Дед вздыхает и заводит:

— Все нарушено, никто не работает, поля заросли. Землю раздали налево-направо. Дали по девять гектар, а чего с ней делать? Прикинь, ни техники, ни… (в смысле — ничего). Во безмозглые…

— И куда ты ее дел? 

— Никуда, продал за 20 тысяч.

Дед рассказывает, как в деревню приезжал внук барина, хозяина именья. Первый раз приезжал сразу после перестройки, когда еще не были разобраны дворы. А второй, когда дворов не стало. 

— Попросил у меня несколько поленьев, не понял, зачем они ему? Наверное, барин думал, что дрова из того леса, которым его дед владел.

— Богатый был помещик-то, не знаешь? 

— Почем я знаю. 

— А от имения ничего не осталось? 

— Разровняли. Городские приезжали, дворы на кирпич разобрали. Мужиков нанимали. Пожрать им давали и платили по 20 копеек за кирпичину. Конюшню начали разбивать — уперлись. Бесполезно долбить — крошится и все. А кузницу разобрали махом. 

— Наверное, советская кладка?

— Не было там ничего советского, все старое. У бабки, что 104 года прожила, спрашивали. Она говорит, у барина постройки все стояли на фундаменте из блоков известняковых. А высота дворов — такая ж, как у домов. Дворы в советское время еще разобрали, в перестройку.

— Что за дворы?

— Скотные дворы плюс хозяйственные постройки. Сено затаривали в такие специальные лотки. Мы-то вилами все носили, а при барине механизмы какие-то работали… Так вот, конюшню долбили-долбили, бросили. Видать, связка кирпичная хорошая. 

— Взорвать надо было. 

— Что ты?! При немцах устояла конюшня. Дворы как были, так и остались. Все сгоревши вокруг, а дворы не нарушены. Крышу ставь — и работай, а хошь, живи. Теплый двор, что ты?! Зимой морозы какие были, а двери во дворах нараспашку. Летом и осенью там дышать нечем. До войны потолки нашиты были.. Загубили все, никому ничего не надо…

Питерская палата

Про уроки физкультуры мне рассказывал молодой парень, когда мы с ним сидели в очереди у ржевских кабинетов. Времени поговорить — навалом. Парень менял сустав два года назад, а тут нога у него разболелась. «Потаскал мешки с цементом, и заболела», — удивлялся парень. Я спросил: « А разве не предупреждали, сколько можно поднимать?» 

— Что-то говорили, но мимо ушей пропустил, все пытался запомнить, как нужно с тростью ходить, как отталкиваться. Оказывается — по диагонали. Этого парня мне напомнил другой дед, карельский. Я с ним познакомился в питерской клинике. 

Питерская палата. Телевизор молотит круглосуточно. Отбоев тут никаких нет. Берешь пульт, чтоб выключить телек, сосед с закрытыми глазами произносит: «Погоди, вот это надо досмотреть!». Больничный ролик с речью главврача достал: «И вот еще одно из очень важных обстоятельств: американцы нам объяснили, показали и доказали, что медицинская сестра является ключевой фигурой лечебного учреждения. По статистике врач любой специализации и квалификации работает в стационаре 17, максимум 20 минут за рабочий день. Сестра работает в стационаре 24 часа в сутки. Начиная от того, как она выглядит, как она одета, как она умеет разговаривать с пациентом, у пациента создается впечатление о лечебном учреждении».

Через пару дней после операции физкультурная сестра проводит ликбез: «Здоровую ногу ставим на ступеньку и вместе с костылями поднимаемся. Спускаетесь наоборот: сначала два костыля ставим вниз для опоры, потом оперированную ногу вперед приставляем к костылям, а уже потом —  здоровую… Неправильно! Сначала — костыли, потом оперированная нога, потом здоровая. Еще раз». 

Прооперированного карельского деда привезли в соседнюю палату, костыли поставили в изголовье, попросили: «Присмотрите, чтоб он не спал, мы сейчас придем». Его сосед, Саша питерский, только что выписался. Спортивного инструктора к деду еще не приставили. Что такое урыльник и зачем его прикрепили к кровати, деду тоже никто не объяснил. 

Кстати. Эрмитажные экскурсоводы знают, что в петербургском Зимнем дворце унитазы появились при Николае I, он в Германии увидел это ноу-хау и внедрил у себя. Так и говорил: «Недопустимая дикость, что во дворце пользуются ночными вазами». Вазы по-европейски назывались урильниками, это русские их прозвали урыльниками — по дикости своей.

Так вот. Сахалинец остался возле карельского деда, а мы ходим по коридору. Из палат доносится: «Бедуин сидит на верблюде, впереди женщина идет. 

— Ты почему нарушаешь завет Аллаха! Как ты мог пропустить вперед женщину?

— Когда Аллах Коран писал, мин не было».

Из палаты, которая ближе к операционной: «Больной ощутил легкое беспокойство, когда врач произнес: «О кей, Гугл, вырезаем аппендицит».

Ставрополец с фрикативным придыхательным «г» убеждает, что даже в Москве вплоть до 16 века «г» произносили как «х». А уж где-нибудь в Рязани и подавно. Есенин рифмовал: снег — смех,  луг — петух. Появляется еще непрооперированный тверской сахалинец, который дежурил у карельского деда: «Я его упустил. Дед в туалет рванул без костылей!» Мы начинаем его успокаивать, мол, дед же не знал, что нельзя. К нему инструкторша еще не приходила. Но все-таки невероятно. После операции прошло всего несколько часов… «Прибегаем» что есть мочи к палате… Костыли у деда все же были. Просто они такие низкие, что сахалинец их не разглядел. 

А через два дня мы уже ничему не удивлялись. Дед везде побывал, все знал. Вот он пристал составить ему компанию и сходить в курилку.

— Не пойду, я бросил.

— Там такой лифт классный, я тебя прокачу. 

Потом я понял, зачем понадобился хитрому карелу. На медсестринском посту лежал ключ от двери, что ведет во двор. Никто курилку не рекламировал, но вроде и не запрещал. Указателей на стене, понятно, не висело, но больные о ней знали. Дверь в больничный двор открывалась запросто, а назад попасть можно лишь с помощью ключа. Но медсестры ключ прятали, ссылались на то, что больные не кладут его на место. Деда это конечно не останавливало, он ходил по нескольку раз в час. Но курящих все-таки было мало и ему приходилось подолгу ждать во дворе, когда кто-нибудь отворит. Вот он меня и звал для того, чтоб было кому его впустить.

— Айда, там в беседке кошкин дом есть, будка из коробок. Кошка не живет, но за едой приходит. Я тебе ее поймаю.

Кошка не пришла, но на обратном пути дед повел меня в музей, что оборудован на первом этаже. Один старый художник еще в Ржеве мне говорил, что где-то там есть уникальная картинная галерея. Не нашли мы ее. Дед остановился у стенда: «Видал? Чемпионка СССР по фигурному катанию среди юниорок. Это ж она нам еду возит на тележке. Надо спросить, она не в Америке стажировалась?»