Декабрьскому восстанию - 180

Года три назад мы рассказывали про старый деревянный двухэтажный дом на улице Декабристов. Он еще был жилой тогда. Проживала в нем преклонного возраста пенсионерка Ольга Петровна.

Она рассказывала о своей работе в отделении связи, о том, что находилась на рабочем месте до того дня, как немцы вошли в город. Запомнилась такая деталь: буквально за день до оккупирования местные жители приходили в отделение и сдавали радиоприемники.

Дом пережил оккупацию, бомбежки, пожары, реорганизацию (или ликвидацию) районного узла (его не то разрубили, не то развязали). Пережил он и Ольгу Петровну. Соседи говорят, что у нее в сарае хранился гроб, приобретенный заранее. А умерла одинокая женщина в Нелидове, в доме-интернате для престарелых.

Какое-то время дом стоял заколоченный, угрюмый, нелюдимый. Забор рухнул, двор зарастал травой. Потом его стали посещать таинственные пришельцы, выдрали электрический счетчик, утащили газовую плиту, стали разбирать печки, уносить кирпичи. А в апреле он загорелся.

— Ранним утром появилось пламя, раздался треск. — говорит соседка Надежда Серафимовна. — Пожарные приехали, потушили. Но по сей день сюда приходят, все ломают, корежат. Как можно оставлять совершенно открытое здание?!

С Надеждой Серафимовной мы поднимаемся вверх по лестнице. Еще висит внизу список жильцов. Узнаю комнату, где жила Ольга Петровна, кухню — она стала шире, потому что исчезла печка. Вот в этом углу мы с фотографом усаживали ее. Снимок был отмечен на фотовыставке к шестидесятилетию Победы… Над кухонным столом висело старое пожелтевшее фото, и Ольга Петровна сказала: «Среди всех этих людей в живых осталась я одна. А это — молодой еще священник, он был застрелен немцами у старообрядческой церкви».

Надежда Серафимовна постоянно сгребала сухую траву вокруг, уносила кем-то выброшенный мусор.

— Чтоб показать: это не помойка,— возмущается бывший педагог, — чтоб хотя бы дети тех, кто все это выбрасывает, не привыкали к мысли: так и должно быть.

Но когда дом опустел, мусорная куча возле него стала расти так интенсивно, что у уже немолодой женщины опускаются руки.

Однако главная опасность — это возможность пожара. Рядом деревянные дома… Хоть бы какая инспекция пришла с проверкой. Сколько нервов выматывают у директоров дворцов культуры! То не в том углу огнетушитель висит, то щита нет с багром и треугольным ведром. А тут… При таком ветре, какой дул всю неделю… Тьфу-тьфу-тьфу, конечно…

Осиротевший и разграбленный дом помнит, что улица, на которой он пока еще стоит, называлась Троицкая. Переименована к столетию восстания на Сенатской площади и носит имя декабристов. Всех сразу.

В этом году исполняется 180 лет восстанию на Сенатской. Несколько цитат из М. Зощенко и Н. Эйдельмана.

«Из записок Николая I: «Уже пули просвистели мне через голову. Рабочие Исаакиевского собора из-за заборов начали кидать в нас поленьями…»

«Рылеев снял шапку, подошел к Бестужеву и обнял его:

— Последние минуты наши близки. Но это минуты нашей свободы. Мы дышали ею. И я теперь охотно отдам за них мою жизнь».

Николай I на допросе сказал Бестужеву: «Я могу простить вас, если поверю, что в вас буду иметь верного слугу». Бестужев ответил: «Я бы желал, чтоб жребий ваших подданных, государь, зависел бы от закона, а не от вашей угодности».

Писателя Марлинского (Бестужева) приговорили к смертной казни, которую заменили ссылкой на 20 лет. Погиб в стычке с горцами — был изрублен шашками. Сын богатого помещика, блестящий кавалергард Ивашев полюбил гувернантку Камиллу, служившую в их доме. Родители отказали ему в браке. Через год Ивашев по делу декабристов был сослан на 20 лет в Сибирь. Гувернантка последовала за ним. Мать Ивашева просила у Николая I разрешения поехать в Сибирь повидаться с сыном. Николай I на прошении наложил резолюцию: «Ехать может с тем, чтобы не возвращаться в Россию».

Декабрист Батеньков за 20 лет одиночного заключения разучился говорить.

Александрина Муравьева отправляется за мужем Никитой. Из-за сурового климата умирает от чахотки. Никита Муравьев за ночь поседел.

В тюрьме Лунин после прогулки обязательно стучался в дверь собственной камеры: «Я не у себя дома!»

В конце жизни, в Акатуе, самой страшной сибирской тюрьме, «государственный преступник» Лунин при появлении ревизора-сенатора выходит из своей камеры без окон, светски шаркает по-гусарски и говорит на прекрасном французском языке: «Мой генерал, разрешите мне приветствовать вас в моем гробу».