Мурзик-дачник

Я живу в Питере, городе, абсолютно не приспособленном для котов. Глянешь в окно — ни деревьев, ни птиц, урбанизм сплошной. В трехкомнатной глуши глушу баклуши. Тоска, хоть вой. И я завыл. Хозяева на работу, а я целый день вою. Соседи — старухи, жалуются, блокаду вспоминают, сирены. Хозяин с хозяйкой ругаются.
Он: «На волю ему надо, чахнет животное».
Она: «Баба ему нужна, тебе ли не знать…»
Приволок хозяин кошку на ночь. «На, — говорит, — Мурзик, дерзай. Терзай!» Заперли на кухне. Хозяин свет выключил. Хозяйка и тут съязвила: «Думаешь, застесняются?»
Хозяин огрызнулся: «Они в темноте все видят».
Кошка сожрала все, что было, и спать улеглась. Под утро опять завыл — хозяев разбудил, кошку… Хозяин тапком в меня швырнул. Как заорал: «Что ж тебе надо-то, козел?!» Хозяйка заступилась: «Не все такие кобели, как ты… В деревню его надо, к маме». «Точно, к теще!» — обрадовался хозяин.
До деревни нужно ехать поездом. Билет на меня стоит дорого. Но это еще не все: нужно пройти медосмотр. Понесли меня к нечеловечьему доктору. В клинике — народу! И зверья всякого. Кого там только не увидишь. В очереди сидела дама с котом. Он у нее свалился с лоджии, сломал лапу. Месяц хромал по дому загипсованный; по паркету грохотал, как тот медведь с липовой ногой. Дамочка рассказывала, что еду ее Филька обычно просит не мяукая, а стуча лапой по столу. Как раз той, которую он сломал, кувырнувшись месяц назад с четвертого этажа. «Ужас! С утра как начнет грохотать гипсом по скатерти», — закатывала глаза дамочка.
   Искололи мне всю задницу. Да еще денег содрали прорву. Прививок наделали — от лишая до холеры. Полис выдали: «Кот Мурзик, по национальности перс…» А я такой же перс, как хозяин — султан. Это хозяйка выпросила для хвастовства.
Хозяин как прочитал в полисе про мою породу, и давай жену пугать: «Ты с ума сошла! На перса билет стоит в два раза дороже. Да еще заставят в отдельном купе его везти, постель брать, чай».
— Не шлепай, — буркнула хозяйка, однако поначалу поверив.
В деревне меня встретили прохладно. Как всех городских, меня прозвали дачником и дармоедом. У тещи самой двое живут: кошка и ее сынок годовалый. Мордатый такой, откормленный. Мамочка его лижет до сих пор, умывает. И мышей приносит. Сидим мы с ним как-то на крыльце. Вернее, он сидит — я-то на четырех лапах стою: уколы болят. Я кукушку слушаю, сынок этот — просто бездельничает. Тащит маманя мыша в зубах и мурчит звонко, зовет, налетай, мол. Выпустила перед самым его носом. А он — зажравшийся, пресыщенный — лапой мыша чуть прижал, а тот возьми да и удери под крыльцо.
Теща это видела, как схватит жирного за шкирку и — в подпол: «Пока не поймаешь — не вылезешь! Будет мне мышей в дом запускать…»
С едой тут туговато, корма питерская хозяйка оставила в обрез, а от другой тутошней пищи у меня несварение. Испортил меня город. Молоко я не пью — от него не то коровой пахнет, не то козой. Теща ворчит: «Ну извини, кофе со сливками у меня нет, воду пей колодезную».
А вообще здорово тут. Ширь такая! Простор! Деревья кругом. Заборы. А кошек! Правда, все брюхатые. «Сынок» мне говорил, что в марте нужно приезжать…
И еще выяснилось, что я тайный уроженец этих мест. Оказывается, хозяйка меня отсюда вывезла грудным еще.
То-то мне так сладок дым отечества, когда теща хозяина печку топит, и в Питер назад страшно не хочется. Согласен я с поэтом. «Увы, как скучен этот город/ С туманом вечным и водой». •