Соратнику Маяковского 130 лет

Книжечку Николая Асеева я купил, когда учился в школе без малого 45 лет назад. В школьную программу Асеев не входил. Наш учитель обожал Маяковского, Асеев же был другом Владимира Владимировича. Учитель потрясающе читал: «Правда, есть у нас Асеев Колька,/Этот может, хватка у него моя». Это из Маяковского. Владимир Владимирович жалуется Пушкину: «Чересчур страна моя поэтами нища». Но через строфу спохватывается, вспомнив о друге и соратнике Асееве.
Вскоре в КОГИЗе на Советской попалась книжечка. А может, на Коммуне — там тоже был КОГИЗ. Так в народе называли книжные магазины, причем, чаще писали КАГИЗ, и было непонятно, как он расшифровывался, да никто и не задумывался особо. Оказывается — книготорговое объединение государственных издательств.
В обоих магазинах в длинных узких ящичках, что возле кассы, можно было откопать что-нибудь любопытное. В ящиках расставляли маленького формата книжки, новые и подержанные. Наткнулся на одну, с оторванным уголком, с пожилым морщинистым дядькой на обложке. Большие черные буквы убеждали: этот дядька — Николай Асеев. Купил, не раскрывая. Домой пришел, посмотрел — а это и не стихи вовсе, а литературный портрет Асеева. Имя автора книжечки, незаметное, желтое по белому, коварно замаскировали. Об авторе (В. Мильков) в интернете — никаких сведений. А о книжке есть. Ее выпустило издательство «Советская Россия». Сказано, что она оцифрована в таком-то году, а владелец оригинала — Мичиганский университет. Не слабо. Зачем-то она американским студентам понадобилась.
Книжку я поставил на полку и лет десять не раскрывал. Потом, когда работал слесарем-электромонтажником на заводе, в обеденный перерыв раскрыл какую-то брошюрку, которую дома схватил не глядя. И наткнулся на строчки, бутерброд жуя:
Только прислушайся,
        только приблизься, —
как эти ветви сочны!..
Слышишь, как сами
              шевелятся листья
этих деревьев ночных?
Этих ветвей, еще тонких
                                    и слабых,
чуешь победную дрожь?
Как этот тонкий
               и радостный запах
в каждую голову вхож!  
Это ж можно подавиться от восторга!
И стал я интересоваться Асеевым. Тут и «Алмазный мой венец» Валентина Катаева подоспел. Один из персонажей, выведенный под именем Соратник, Асеев и есть. Потом каким-то образом вышел на инопланетного поэта Виктора Соснору. Еще жива была Лиля Брик (не жена и не вдова Маяковского), она проталкивала ни на кого не похожее дарование.  Соснора до сих пор жив, стольким смертям назло, ему 83 года. Тогда он мне запомнился тем, что тоже работал слесарем-электромонтажником. Правда, в Питере.

***
Сейчас запросто можно найти переписку Асеева и Сосноры. Старик Асеев его заметил и благословил, «в гроб сходя», буквально. Николай Николаевич был смертельно болен, никуда не выходил из дома.
Соснора вспоминает: «И вот я сижу в своей коммуналке, после рабочей смены (я зарабатывал на хлеб на заводе). Звонок. В трубке: «Говорит Асеев (как «Говорит Москва!»)! Немедленно приезжайте в Москву. Я занимаюсь вашим «Словом». Соснора сделал свой вариант «Слово о полку Игореве». Поэму Асееву принес Слуцкий. В то же время Асеев заинтересовался Вознесенским. И проталкивал. Звонил по инстанциям. Лауреат Сталинской премии, ленинский орденоносец, имел связи наверху.
В. Соснора: «С Асеевым были шутки дурные — в его руках сверкали провода в самый верх, недоступный тем, кто гавкал».
А. Вознесенский: «Я не встречал человека, который так беззаветно любил бы чужие стихи. Артист, инструмент вкуса, нюха, он, как сухая нервная борзая, за версту чуял строку — так он цепко оценил В. Соснору и Ю. Мориц. Его чтили Маяковский и Бальмонт. Пастернак был его пламенной любовью. Я застал, когда они уже давно разминулись. Как тяжелы размолвки между художниками!.. Асеев — катализатор атмосферы, пузырьки в шампанском поэзии…. Асеев придумал мне кличку — Важнощенский, подарил стихи: «Ваша гитара — гитана, Андрюша» в тяжелое время спас статьей «Как быть с Вознесенским»».
Забавно заглянуть в ту самую запылившуюся книжицу из КОГИЗа и сравнить двух Асеевых — официального и подлинного. Читаем в трескучей брошюре: «До последних дней слух Николая Асеева не утратил чуткости. Услышал он главы из поэмы Егора Исаева, обрадовался поэтическому темпераменту молодого поэта». А вот как на самом деле было. Из переписки с В. Соснорой: «А то еще Егор Исаев, накатавший поэму в тысячи строк, — о чем? О том, что какой-то бывший гитлеровец, ставший после войны безработным, живет на переплавку пуль, собранных на полигоне. Вот уж действительно по выражению «отливать пули».
Еще из той же переписки Асеева с Мариной и Виктором (Асеев их называл Соснорушки-скворушки): «Мы с Оксаной (женой) живем — стихи жуем. Недавно жевали по радио Евтушенку. Ничего себе: морковный чай, подкрашивает кипяченую воду». Это Асеев у Маяковского позаимствовал. Нам учитель, помнится, читал: «А вот Безыменский — так, ничего, морковный кофе». Еще о Евтушенке: «Читает с апломбом и с вызовом, по кирсановской манере. Все-таки это из наивных, верящих в поэзию, как в бизнес. А у него — декларация: «Я делаю себе карьеру тем, что не делаю ее!» Врет. Делает, по принципу смеси Симонов-Безыменский с чуточной добавкой подражания Маяковскому. Все это временные поэтические гастролеры. (Не Маяковский, конечно.) А впрочем, это все же приличней, чем Островой в «Правде», разлегшийся в двух номерах с поэмой…»

***
На Асеева много чего навешено помимо Сталинской премии и ордена Ленина. Мол, подверг критике Хармса и других обэриутов. Обвинитель пишет, вроде как усугубляя вину Асеева: «При этом поэт знал, что они арестованы». Да в том-то и дело, что не подвергал он их критике, когда они не были арестованы. 
Гениальная дочь гениальной матери Аля Эфрон считает Николая Николаевича едва ли не основным виновником самоубийства Цветаевой. Почему же Марина Ивановна именно к Асееву обращается в предсмертной записке, умоляет, чтоб позаботился о сыне? И Мур (сын) записывает в дневнике, что Асеев был потрясен смертью матери. Анастасия Цветаева считает виновным в самоубийстве сестры как раз Мура.
Обвиняют Асеева и в аресте поэта Павла Васильева, самородка, сибирского Есенина. Формально он был арестован за драки, избиения жены и какого-то комсомольского вожака. Буйный был товарищ, не- управляемый, костерил всех, в том числе и Асеева. Поведение осудили, ведущие поэты поставили подписи под письмом, опубликованном в «Правде». Васильева арестовали в 1935-м. А в 1936-м отпустили. И после освобождения Васильев пишет письмо Асееву: «Здесь страшно много интересного. Пишу залпами лирические стихи, ем уху из ершей, скупаю оленьи рога и меховые туфли в неограниченном количестве… Пробуду на Севере аж до самой зимы. О Москве, покамест, слава богу, не скучаю».
В 1998 году Виктор Соснора опубликовал статью: «Асееву готовили полное собрание сочинений, он был выдвинут на Ленинскую премию. И в 62-м все это рухнуло. Сочинения выбросили из издательства, премию не дали, и на него полетели листья во всех газетах, хамили, как умеют. Между тем он был уже 20 лет серьезно болен туберкулезом — две пункции в неделю. Он не выходил из дома 20 лет, даже форточку не открывал. Тюрьма. Полный пыла и надежд, после удара он сник. Если прежде он был одинок косвенно и его голос раздавался во всей стране, то теперь он стал одинок реально, как и бывает со всеми в таких случаях: телефон замолк, печать закрыта, tbc-процесс вспыхнул, и он сидел, большеголовый, с зеленым хохолком на макушке, и бледные глаза уже не метали громы, сидел старый, смертельно больной человек с чашечкой бульончика, он даже перестал играть в свой любимый тотализатор (скачки). Он отставляет своего редактора, пишет статью против Вознесенского (не звонил, видимо, тот не заходил), за один мой случайный неприход написал письмо, где, собственно, простился со мною, и я ничего не мог ответить, он сам поставил точку. Через месяц он попал в больницу уже с легочным кровотечением и через два — умер».

***
Из уже упомянутой брошюрки издательства «Советская Россия» асеевская цитата:
Еще за деньги люди держатся
Как за кресты держались
                                             люди
во времена глухого
                                 Керженца,
Но вечно этого не будет.

Еще за властью люди
                             тянутся,
Не зная меры и цены ей,
Но долго это не останется —
Настанут времена иные.
Соратник Маяковский  90 с лишним лет назад на самоубийство Есенина откликнулся: «Для веселия планета наша мало оборудована». Пока она таковой и остается.•