Взаимопроникновение культур

ГДК прикормил театралов: что ни представленье, то аншлаг. На «Изобретательную влюбленную», по одноименной пьесе Лопа де Веги в исполнении вышневолоцкого областного театра, билеты продавались только на последний ряд. Приятный ажиотаж, похвальный зрительский интерес. Неважно к чему — средневековому драматургу ли, данному театру, зрелищу вместо хлеба. Вместе с хлебом. Зритель приобщен — и чудненько. Пару слов о хлебе. Не совсем о хлебе, но тоже о съестном.

Когда-то выпускались леденцы с культурным названием «Театральные». Кто их покупал, автоматически приобщался к возвышенному. «Театральной» карамелью можно было наслаждаться в кино, на балете, в опере. Универсальный сопутствующий товар в почти бесшумной обертке.

Слушайте, что сейчас происходит?! Кондитеры не думают об искусстве. Современные лакомства — чипсы, печенье, конфеты — в культурных учреждениях трудно принимать, оставаясь незамеченным. В опере — еще куда ни шло, на балете — покатит. И то если оркестровая яма не очень глубокая, и звук заглушающих инструментов быстро растекается по поверхности.

А в театре невозможно. Особенно, если сидишь в первом ряду. Фантики делают шуршащие — жесть. Начинаешь разворачивать — суфлер из будки высовывается и губами тебе такое подсказывает, не ровен час актеры услышат и повторят.

Посмотрим, как вел себя рядовой зритель в начале века, когда культуру стали запускать в массы. Что ели-пили, не сообщается. Газетчик, которого допустили в зал вместе с революционными солдатами, жалуется на не рассеивающиеся облака сигаретного дыма. Другой революционно настроенный критик громит репертуар. Достается буржуазным пережиткам — водевилям, канканам, слезливым мелодрамам.

Сегодняшний журналист посетил филармонию, где школьников знакомят с классикой. И музыка-то, говорит, шумная (Шуман, между прочим), и лектор готовился по книге автора с фамилией подходящей (Грохотов) — бесполезно, не получается гармонии. Шумовое сопровождение зала резко диссонировало с божественными звуками симфонии. Так то — дети неразумные…

Надо признать, что жующих становится все меньше. Мобильники не выключают вообще единицы. В подавляющем большинстве зритель у нас просвещенный, искушенный, со сформировавшимся вкусом и не нуждается в поводырях-суфлерах.

Мнения искушенных театралок, не пропустивших в ГДК ни одной премьеры.

— Все актеры сыграли воодушевленно, установки режиссерские выполнены безукоризненно. Пьеска, правда, легковесна. Даже до «Собаки» не дотягивает («Собака на сене» Лопе де Вега).

— Согласна, охотнее пошла бы на «Пиковую даму», которую тот же театр приготовил к Пушкинскому празднику и привозил фрагмент в Берново. Но и эта комедия хороша. Это же фарс, там все выдержано в законах жанра. Исполнено безупречно. Лично мне понравилась Херарда, настоящая испанка, пластичная, зажигательная, обольстительная…

Культурные традиции — театральные, в частности — в Ржеве и Вышнем Волочке развивались параллельно, но взаимопроникновение налицо. У нас первый театр основал купец. У них — аналогично. Торговые ряды, что у нас снесли в прошлом веке, а у них еще живы по сей день — архитектурные близнецы.

В застойных семидесятых гастролирующие труппы из Волочка и Кимр надолго задерживались в Ржеве. Баба Таня театр не посещала, но ей были знакомы фамилии режиссеров — Акулов,  Синицин. Она сдавала угол семейным актерам, говорила, что почти все квартиранты ужасно ревнивы, ругаются и мирятся по десять раз на дню. Соседки уверяли, что артисты по вечерам репетируют.

— Может быть, но веером она его лупила по морде по-настоящему.

Еще о сходствах: в Ржеве в 1900 году частный театр основал Немиров. В Вышнем Волочке человек с такой же фамилией (с другими, правда, инициалами и тридцать лет спустя) создал синтетический театр на базе прежнего.

Помимо купцов, инициатор создания театра в Волочке — В. Комиссаржевская. Вторая часть фамилии Веры Федоровны наводит на мысль, не тайная ли она уроженка наших мест. На такую же возможность указывают обе части фамилии ныне действующего директора вышневолоцкого театра — Г. Закаржевский.

В пьесе Лопе де Веги есть место, где один идальго спрашивает другого: «Чей это романс?» Тот скромно отвечает: «Из Лопе, ясно». С такой же скромностью отмечу, что фамилия, кажется, единственной на сегодняшний день заслуженной артистки России, служащей в вышневолоцком театре, Т. Назарова.

Воспоминания театралок в антракте в стиле «театральные байки».

В драмкружок мы с Викой попали в пятом классе. Она — по настоянию мамы, нашего завуча, я — за компанию; надеялась, что в свете софитов, наконец, померкнут мои застенчивость и неуверенность в себе.

Детские мечты рассеялись на первой же репетиции, когда увидела труппу. Коллеги по сцене учились в 9—11 классах, но даже самый удалой молодец едва доставал макушкой до моего виска и был гораздо уже в плечах (курил, наверное). Мне бы Гулливера в стране лилипутов играть, а режиссер утвердил меня на роль — кого бы вы думали — Дюймовочки! Вика перевоплотилась в Жука.

Долго мы бились над сценой в норе у Мыши. По сценарию, главная героиня, наученная хозяйкой готовить, стоит на табуреточке и поет песенку — сдает кулинарный экзамен. Куда мне табуретка! Я и так, словно памятник, среди театральных грызунов и насекомых. К тому же полагать, что при такой комплекции обладаю тонким нежным голосом, было, по меньшей мере, наивно, но главный оказался упрям. Загнал меня на постамент, велел петь. Вскарабкалась, пою, машу поварешкой и вижу: Мышка и Крот пополам согнулись, Жаба с сыном за кулисы уползли. Главный сник.

Звукорежиссер долго бился над фонограммой, пытаясь скроить из моих рычаний детскую песенку.

— Лучше б ты на хор пошла, — ворчал.

Вот уж, правда!

Выручила Вика, она брала уроки вокала. Правда, ее сопрано не очень вязалось с мощью моей героини, однако на областном театральном фестивале мы взяли гран-при. Наверное, это обстоятельство подкупило нас остаться в кружке и продолжить покорять театральные подмостки. Вика — в роли царевны Подщипы из одноименной пьесы Крылова, я — оленем из «Снежной королевы».

Да, то новогоднее представление детишки (ныне повзрослевшие на 15 лет) запомнили, наверное, надолго.

Одежды и декорации мы часто брали из костюмерной нашего провинциального театра. Я гордилась своим нарядом: голубыми атласными штанишками (все-таки моя родина — север) и серебристого цвета курточкой с искусственным светлым мехом на груди. Шапка, правда, подкачала. Она завязывалась под подбородком и была обклеена фольгой для запекания курицы, из-за чего сильно трещало в ушах. Рога, на мой взгляд, могли быть и поуже, они больше напоминали лосиные, но выполнены искусно — поролоновые ветви на проволоке.

Вика, не участвовавшая в постановке, увидев меня в полном обмундировании, покатилась:

— Так вот ты какой, северный олень! Просто Остин Пауэрс! Чего это у тебя, мой седеющий парнокопытный друг, грудь мохнатая, а спина лысая?

— Вика, забодаю.

Но она не унималась:

— А панталоны твои знаешь, откуда? Из «Трехгрошовой оперы», от куртизанки Дженни тебе достались!

Я ее больше не слушала. Ушла за кулисы, где, собственно, вся моя роль игралась. Оттуда я должна уговаривать Герду сохранять спокойствие, обещать помочь и перед зрителями появиться только в конце монолога; взять девочку за руку и увести на антракт.

И вот зал полон, на сцене бушуют метель и пурга, Герда заламывает руки. Я прохаживаюсь вдоль заднего занавеса, подтягиваю на ходу штаны, поправляю рога, приглаживаю мех на груди, машинально отмечаю, как жутко скрипят половицы. «Не олень, а медведь-липовая нога», — думаю, а вслух говорю, растягивая слова: «Де-е-евочка! Не плачь, я помогу тебе. Я довезу тебя до самых границ царства Снежной Королевы. Там моя родина».

Выхожу, встаю перед Гердой, как лист перед травой, и чувствую, что-то не то. В зал смотрю — малыши в кресла вжались, таращатся как-то испуганно. Отыскиваю глазами Вику, она улыбается, словно Гуимплен, и выставляет вперед поднятые вверх большие пальцы. В полнейшей тишине проходит секунда-другая, и тут на меня обрушиваются аплодисменты.

Вика потом рассказала, в чем дело было. Оказывается, как только послышалось мое «Де-е-вочка!», режиссер по свету зачем-то погасил все люстры и направил на голос широкий луч. В нем показался невиданный зверь, вальяжно расхаживающий взад-вперед, заложив руки за спину. Тень от рогов уходила под потолок, там преломлялась и удлинялась, как у трамвая. Вот зверь остановился, почесался, подрыгал ногами, проверил, на месте ли голова и потрусил к Герде.

Надо думать, голос мой (известный еще по предыдущей постановке Андерсена), сопровождающий эту картину, звучал просто зловеще. Кто бы мог подумать, что я иду спасать маленькую девочку.

— И вот зажигается верхний свет, — продолжала Вика, — и из-за кулис выходит довольно милое блестящее существо, с каким-то деревцем на голове. Стоит, улыбается, молчит. В зале слышится вздох облегчения, малыши от радости хлопают в ладоши.

Надо ли говорить, что и эта постановка завоевала гран-при. Но больше ни на какие «говорящие» роли я не соглашалась и завершила театральную карьеру Волком в пьесе «Серый лютый».

На днях звонит Вика и тараторит:

— В этом году нашему драмкружку двадцать лет исполняется! Готовится грандиозная постановка, капустник. Пойдем? Как думаешь, нас вспомнят?

На снимках: сцены из спектакля «Изобретательная влюбленная».