Незваные желанные татаро-башкирские гости

У нас в редакции мать с сыном оказались случайно. Они покупали открытки в киоске «Роспечати», им посоветовали обратиться в «Быль». И правильно сделали… Они приехали в наш город на своем автомобиле. Радик, молодой человек лет тридцати, проживает в Татарстане, в Нижнекамске. Его замечательная мама живет еще дальше, в Башкирии. Она представилась так: «Я с южного Урала, из Стерлитамака, город такой на границе с Оренбургской областью. На пачке пищевой соды он указан. У нас там еще такие города: Салават, вы, наверное, слышали?» 

Про соду не слышал, о Салавате Юлаеве, сподвижнике Емельяна Пугачева — краем уха. Наш земляка Хлопуша, тоже сподвижник Пугачева, воевал у стерлитамакской соляной пристани. Есенин в своем «Пугачеве» упоминает его как «сына крестьянина Тверской губернии». Хлопуше повезло меньше, чем Салавату. После подавления бунта его отрубленная голова торчала на колу в центре Оренбурга. Салавата сослали на пожизненную каторгу куда-то в Прибалтику. Кстати, по этапу везли через Тверь. Хлопушу сегодня преподносят как разбойника, конокрада. И воевал-то он у такого же бандита и самозванца Емельки. А Салават Юлаев у башкир —  национальный герой (без всякой привязки к Пугачеву), увековечен, город в его честь назван.

 У нас есть хоккейный клуб «Хлопуша», Тверь? Смешно. А у них — пожалуйста: хоккейный клуб «Салават Юлаев», Уфа. 

Мне было предложено сопроводить гостей до ржевского музея, домика Сталина, Полунина, немецкого и советского мемориалов. И за каких-то пять-шесть часов я к ним здорово привязался. Отношение сына к матери —  залюбуешься. Она каждые пять минут напоминала: «Радик, айда быстрей, да? Поторопимся, не задерживай людей». Он не огрызался, терпеливо выслушивал, только один раз позволил себе раздосадоваться: «Мама, ну что ты все меня торопишь? Когда мы еще сюда приедем?» Говорок скороговоркой навеял трогательные воспоминания об армейском друге, башкирском татарине из Уфы Мулланурыче. Такое же очаровательное «щ» вместо «ч» и пулеметная речь, очередями. 

Что привело в Ржев сына и мать из Башкирии и Татарстана? Нет, на Южном Урале и в Приволжском федеральном округе ничего не слышали о мерах, предпринимаемых тверскими кормчими в области туристической привлекательности нашего края. А замысел местного руководства таков: коль ничего не клеится с экономикой и сельским хозяйством, проторим туристические тропы, поищем артефакты. Как пример — найдем избу того же Хлопуши. И ринутся к нам денежные паломники со всех концов и начал.

Почему-то Башкирию в обиходе, бытовой речи, мы редко называем Башкортостаном. И, напротив, запросто говорим Татарстан, а не Татария. Какие-то фонетические странности. Но не суть. Итак, дед Радика, соответственно, отец его мамы, воевал под Ржевом. И его фамилию (Г. Г. Богданов) они попытались отыскать на плите одного из сорока братских захоронений Ржевского района.  

— Радик, — спрашиваю, — в каком году погиб дед?

— Он воевал в штрафбате. Мне сказали, может, Олег Александрович из музея что-то знает? Дед не погиб…

Мама Радика опередила: «Он вернулся живой, два дня среди мертвецов лежал в госпитале. На него похоронка пришла. Но в 43-м после госпиталя весь искалеченный вернулся. Милиционером работал, участковым его поставили. У нас много в Башкирии Богдановых, татар и русских.  Вот у вас тут одни русские лица, а у нас — чуваши, мордва, удмурты, марийцы есть. У меня старшие братья дальнобойщиками работали, всю жизнь по стране колесили. Но у них нет такого, как у Радика, тяги такой. Внук хочет (хощет) все узнать про деда». 

Фамилия Радика  — Арсланов, фамилия деда — Богданов. В уже упомянутом пугачевском восстании Богдановы и Арслановы сражались друг против друга, как и в гражданской войне спустя триста с лишним лет. О гражданской мама Радика упоминала после посещения музея: «У нас в речке Белой тоже находят боеприпасы. Еще со времен гражданской войны, где красные с белочехами воевали». Мы побывали у памятника Грацинскому, погибшему в боях с теми же белочехами недалеко от мест, где родились Радик с мамой. Мир тесен.

Поехали. Мама Радика восхищается автомобильным регистратором: «Памятник надо поставить человеку, который такую вещь придумал. До Ржева по нему добирались. Робот, а как живой говорит. Два раза, правда, обманул нас немного. И платные дороги все показывал. Там проехать-то всего пять километров, а заплатили 250 рублей». Радик живо откликается: «Мама, а до того, как дальнобойщики бастовали, проезд стоил 500 рублей… МКАД — ужасная вещь, все мчатся, поворотники не включают,  подрезают, как в шашки играют. Я первый раз по ней ехал… А ржевские дороги, наверное, в войну такие же были. В Тульской области тоже дороги разбитые, я недавно туда попал на переподготовку. Вот тоже — до Москвы рукой подать, а проехать невозможно, как по полигону. Но Ржев — такой славный город, а дороги…»  Подъехали к музею. Радик спросил, где можно остановиться. «А то сегодня одна бабушка подходит, спрашивает, вы москвич? Нет, говорю, а почему вы решили? Вы под знак, говорит, прямо встали». 

О. Кондратьев пригласил в зал, а сам с Радиком отправился искать книгу, где есть небольшой абзац о штрафниках, обратив внимание Радика на разницу между штрафбатом и штрафной ротой.

 Надо сказать, что маму с сыном, за тыщи верст отправившихся по местам боев отца и деда, везде в Ржеве встречали тепло,  без дежурных фраз о патриотизме, без протокольно-ритуальных церемоний, внимательно выслушивали, живо откликались.

 Да и как не откликнешься, когда услышишь: «Мы всю жизнь мечтали у вас побывать, поэтому и приехали. Наверное, больше уже не придется. Сами не знаем, как решились. 1700 километров все-таки, да?»   

Из музея мама Радика насилу вытащила.

— Мама, это все экспонаты настоящие. Олег Александрович сказал, что эта итальянская машина была в немецкой армии, трехколесная, очень редкая, наши по ее образцу потом делали инвалидные коляски.

— Радик, задерживать не будем давай… Там у нас, в башкирских деревнях, есть липовые леса. Наши для фронтовиков делали, как их, снегоступы, да? Такие задания были, много давали всем деревням. Они легкие получались, чтоб в сугробах не увязать… У нас в деревне тоже немецкая каска была, долго из нее собаку кормили… Радик, поторопись, да?

— Мама, вон там, где самоварная труба, на кирпиче рядом белка лежит, игрушка. Поисковики нашли на руинах такого же ржевского дома. Игрушка подлинная времен войны… Ой, спасибо, я бы не вылезал отсюда. Всю жизнь мечтал в поисковом отряде поучаствовать.

Далее по маршруту — книжный магазин. Увы, последней книги С. Герасимовой мы не нашли — только что раскупили. Но Радику охотно подобрали литературу по теме: про дугу генерала Белова, о летчиках, Сталинграде. Краеведческих книг он накупил сполна. Когда посещали обелиск, подробно расспрашивал про крест на предполагаемой могиле отца Матвея. Через день после того, как мы расстались с гостями, я уже был в медвежьем углу Вышневолоцкого района, где не берет даже мобильный телефон. Моя дочь сообщила, что разговаривала со священником храма, где почти двести лет назад начинал служить М. Константиновский. Он обещал показать документ, написанный рукой гоголевского духовника.  

Едем к немецкому и советскому захоронениям. Мама Радика интересуется: «Александр, а у вас молодежь работает? Тоже нет? У нас сейчас по деревням ребята не женятся. А зачем (защем)? Мать- старушки пенсии получает. А они — в армии кто был, кто не был, кому 40 лет уже, кому поменьше. Этот в тюрьме сидел, другой пошел в тюрьму. Кто-то батрачит на кого-то, но в основном у матери на шее сидят, пенсии отбирают. В нашей деревне четыре фермы были, мама моя дояркой работала… А борщевик у вас есть?»

Поговорили о борщевике, о том, что он есть даже на Трафальгарской площади Лондона, хотя там его никто не высаживал. А поскольку мы им поля засевали, то у нас сам шайтан велел ему произрастать. Подъехали к мемориалу за кирпичным. Вылезая из машины, Радик и мама тихонько сказали: «Бисмилла». 

Радик помчался рассматривать немецкие могилы. Мама пустилась в размышления: «Город Галле есть в Германии, да? И у нас Уфа завязала с ним дружбу, побратимы называются. Улицу открыли. К нам студенты ихние приезжают, наши — к ним. У нас деревня очень большая, районный сабантуй в ней устраивают. И эту немецкую комиссию на сабантуй привезли. Старики собрались, папа еще живой был, маленько выпили, ходят, шушукаются, на немцев косо поглядывают. Тогда братишка мой говорит: «Папа, иди домой»... Этих старьев отругали потом. Ведь сам Рахимов приезжал.  А другие бабаи, против немцев которые воевали, в друзьях уже с ними, в деревне на сабантуе подружились. Но времена меняются, конечно…» • 

Окончание следует