95 лет назад погибли Блок и Гумилев

Август 1921 года был самым трагическим месяцем в литературе Серебряного века. Русская поэзия потеряла Александра Блока и Николая Гумилева. Гумилев был арестован в день, когда Блок мучительно умирал, и неизвестно, узнал ли он о его смерти. В судьбе Анны Ахматовой, которая всегда считала себя вдовой Гумилева, хотя ко времени его гибели они давно расстались, август стал самым проклятым месяцем. В августе арестовали ее единственного сына Льва Гумилева, в августе же вышло известное правительственное постановление о запрете на литературную деятельность ее и Зощенко.  

 Гумилев и Ахматова в начале первой мировой встретили Блока в военной форме на царскосельском вокзале. Николай Степанович сказал жене: «Неужели его пошлют на фронт? Ведь это все равно, что жарить соловьев». Еще одно его выражение, ставшее крылатым: «Аня, отрави меня собственной рукой, если я начну пасти народы». Это из Пушкина: «Паситесь, мирные народы… К чему стадам дары свободы! Их должно резать или стричь». Александр Сергеевич это сказал не о литературе, а Гумилев как раз о ней.

Блок избежал фронта, Гумилев добился, чтоб его послали добровольцем, хотя имел «белый билет» — был косоглаз и близорук. И даже выхлопотал разрешение стрелять не с той руки, с какой положено по уставу. Устав нарушал постоянно, вылезал из окопов, прогуливался с папиросой в зубах. С папиросой в зубах он и смерть встретил. Палач восторгался: умер красиво, с улыбкой.

В первую мировую Гумилев награжден двумя солдатскими Георгиевскими крестами и орденом Святой Анны, закончил войну в иностранном легионе. Вернулся к большевикам из Великобритании, говорил, не страшнее же они, чем львы. До этого несколько раз путешествовал по Африке, охотился на львов и леопардов. Стрелялся на дуэли с М. Волошиным (из-за женщины, конечно). Гумилев заставил бывшего друга выстрелить в себя дважды. Много позже они пожали друг другу руки, но дружба улетучилась. Ахматова, кажется, навсегда возненавидела Волошина. Максимилиан Александрович в стихотворении «На смерть Блока и Гумилева» напишет:

Может быть, такой же

 жребий выну,

Горькая детоубийца, Русь,

И на дне твоих подвалов

 сгину

Иль в кровавой луже

 поскользнусь.

Волошин арестов и подвалов избежал. Гумилев был расстрелян на Ржевском полигоне под Петроградом. 

Блок, оказывается, тоже арестовывался. В книге кинодокументалиста, литературного поисковика Вячеслава Недошивина «Прогулки по Серебряному веку» (это он отыскал цветаевское окно, где «всю ночь не спят») читаем, что Блока арестовывали за причастность к левым эсерам, его допрашивал известный палач Байковский. Блок не знал, кто он такой. Не успел он узнать, наверное, что в конторах ЧК на Гороховой служили многие литературоведы, в том числе Павел Медведев, с которым после смерти Блока сойдется его жена Любовь Дмитриевна. 

«Спать предлагалось на голых досках, — вспоминал сокамерник Иванов-Разумник, — но было трудно из-за вони и клопов. Зэки Блока расспрашивали о его работе в Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию преступлений царского режима, о распутинщине». У другого сокамерника, переводчика и искусствоведа Абрама Эфроса, Блок спросил: «Мы когда-нибудь отсюда выйдем?» Эфрос успокаивал, мол, разберутся и отпустят. «Нет, — печально сказал поэт, —  мы отсюда никогда не выйдем. Они убьют всех…»

Блока разбудили ночью, повели на допрос к Байковскому. В. Недошивин расследовал, что этот «питерский прокуратор» в ЧК заведовал следствием и «первым принимал решения о судьбе всех, попавших сюда. Не имея доказательств, на основании лишь личных показаний или анкетных сведений, он выносил приговоры о расстрелах; использовал лжесвидетелей, создавал такие условия, при которых арестованный ломался». Блоку он вернул документы и отпустил — хлопотали жена М. Горького и А. Луначарский.

У Гумилева был образованный следователь, дружелюбный. Они обсуждали Макиавелли, чекист Якобсон (не путать с Романом Якобсоном) читал наизусть стихи Гумилева, называл его лучшим русским поэтом. А на четвертый день написал в деле: «Применить к Гумилеву, как явному врагу народа и революции, высшую меру наказания — расстрел». Палач Яков Агранов приговор утвердил. Гумилев в общей камере нацарапает на стене: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Гумилев».

Блок и Гумилев вместе работали в Доме Искусств. Дружбы, конечно, не было. Какая дружба между равновеликими поэтами. Корней Чуковский записал в дневнике: «7 декабря 1919. Третьего дня — Блок и Гумилев — в зале заседаний (в Доме Искусств) — сидя друг против друга — внезапно заспорили о символизме и акмеизме. Очень умно и глубоко. Я любовался обоими. Гумилев: символисты в большинстве аферисты. Специалисты по прозрениям в нездешнее. Взяли гирю, написали 10 пудов, но выдолбили всю середину. И вот швыряют гирю и так и сяк. А она пустая.

Блок осторожно, словно к чему-то в себе прислушиваясь, однотонно: «Но ведь это делают все последователи и подражатели — во всех течениях. Но вообще — вы как-то не так: то, что вы говорите, — для меня не русское. Это можно очень хорошо сказать по-французски. Вы как-то слишком литератор. Я — на все смотрю сквозь политику, общественность… Чем больше я наблюдаю Блока, тем яснее мне становится, что к 50-ти годам он бросит стихи и будет писать что-то публицистическо-художественно-пророческое в духе дневника писателя». Блок умер в сорок лет, Гумилев прожил на пять лет меньше. •