Прощайте, Елена Моисеевна

Елене Ржевской присвоили звание «Почетный гражданин Ржева» в 2000-м, на 81-м году жизни. Почему не раньше — трудно сказать. К активной литературной деятельности, написанию рассказов, повестей, воспоминаний, она приступила сразу после войны, и ценили ее люди в литературе не последние. А двухтомник избранного вышел только к восьмидесятилетию. Почему — сказать еще труднее.
Ее имя не указано среди тех, кто учился в ИФЛИ, московском институте философии, литературы, истории. Е. Ржевская училась еще и в литературном институте имени Горького, который закончила. Но про ИФЛИ говорила с гордостью: «Это потрясающий институт, невиданное явление. Такого не было и не будет». В списках выпускников и тех, кто учился и недоучился, упомянуты П. Коган, Д. Самойлов, Б. Слуцкий, А. Твардовский, даже Солженицын (учился заочно). А Елены Моисеевны нет. Неспроста все это. Как будто она засекречена и владела страшной государственной тайной. Тем более, что так оно и было. По крайне мере до 1965 года.
Е. Ржевская в качестве переводчика входила в группу разведки 3-й ударной армии, которая первой подошла к Берлину, штурмовала рейхстаг. Разведчики занимались поисками главарей Рейха. Сталин был недоволен тем, что репортеры пронюхали и опубликовали новость: 3 мая 1945 года найдены обгорелые останки Геббельса и его жены.
За всю войну Е. Ржевская побывала под столькими авианалетами,  бомбежками, артобстрелами. «Гляди сюда, — показывает на голову одна из героинь ее рассказа, — все волосья —  косячками. Это от бомб. Как бомбят, волосья от страху обламываются». Но Елена Ржевская не была даже ранена. Кажется, у Дины Рубиной где-то говорится про таких: они присмотрены. Смертей Елена Моисеевна тоже повидала всюду, от Ржева до Берлина. Но вот она вспоминает, как выносили из спальни рейхсканцелярии обнаруженные тела детей Геббельса; их умертвила мать, применив цианистый калий: «Пять девочек и один мальчик. Они были в ночных рубашках. Совершенно спящий вид. Розовые щеки...  Это очень страшно. Это мучительно видеть».
Сталин запретил, а потом и засекретил всю информацию о поисках других главарей Рейха. Когда же узнал, что и Гитлер покончил самоубийством, пришел в ярость. И до 1965 года от народа-победителя скрывали этот факт. Логика такая: разве способен изверг Гитлер на, как казалось Сталину, мужественный поступок. За разглашение грозил срок до 15 лет, а Елена Ржевская была чуть ли не самым главным носителем тайны: она возила челюсть Гитлера в Москву. После смерти Сталина написала книгу «Берлин, май 1945», ставшую мировой сенсацией. Ведь о Гитлере ходили упорные слухи, что он жив, скрывается в Южной Америке. 
Брата Е. Ржевской Бориса Кагана за изобретение, которое препятствовало налетам вражеской авиации на Москву, наградили орденом Трудового Красного Знамени в ту пору, когда никому ничего не вручали. Брат мужа участвовал в спасении картин Дрезденской галереи и описал это в повести «Семь дней» под псевдонимом Л. Волынский. Муж И. Крамов (второй муж) — литературный критик, они с Еленой Моисеевной были постоянными авторами «Нового мира», А. Твардовский высоко ценил обоих. И. Крамов и Е. Ржевская дружили с Виктором Некрасовым, автором знаменитой книги «В окопах Сталинграда». Не отвернулись от него, когда начались гонения, бывали у парижского изгнанника за границей. Одна из последних публикаций Е. Ржевской в «Дружбе народов»  — о Викторе Некрасове.
Елена Моисеевна говорила, что хотела носить двойную фамилию Каган-Ржевская, но в ту пору не разрешалось. В одном из ее рассказов есть эпизод, как ей поручили доставить в штаб захваченного «языка». Немца конвоировала одна. Он и не собирался убегать, поначалу был разговорчив, спросил, какой фройлен национальности. Она ответила — и немец больше не разговаривал. Девичья ее фамилия — Каган, по первому мужу — Коган.
В каждом интервью или документальных фильмах с ее участием она говорила: «Хочу повторить, как формулу: Ржев — моя судьба, моя неизжитая боль, мое имя».
Ржевский фотограф Евгений Дмитриев (добрая память) родился в первый послевоенный год. Он рассказывал, как однажды посетил  московскую квартиру Елены Моисеевны. Он уже работал в какой-то из местных газет. Удивлялся, как легко с ней разговаривать, настолько проста, незаносчива и так далее… Елена Моисеевна тепло встретила, много расспрашивала, рюмочку налила, другую. Охмелев и осмелев, Женька попросил гитару. Запел: «Надоело говорить и спорить и любить уставшие глаза». «Откуда я знал, — признавался потом Евгений, — что эту песню написал ее муж». «Бригантина» была гимном ИФЛИ. А усталые глаза — это ее, Елены Моисеевны. С Павлом Коганом они расстались до войны. А поженились девятнадцатилетними студентами…
Она находилась под Ржевом, когда в одно из дежурств услышала по радио сообщение, что разведчик Павел Коган погиб под Новороссийском. Из книги «Знаки препинания»: «Оставшиеся годы войны до Берлина, днем и в сновидениях, и всего непреодолимее, острее в первом же пустячном хмелю, с «наркомовской нормы», или с деревенского самогона, я с отчаянием видела всегда одно и то же: его лицо индейца, обращенное в небо, талая вода затекает в застывшие открытые глаза... Но, господи, зачем я пишу все это?»
Мой друг Владимир часто звонил Елене Моисеевне, а 3 марта и 9 мая — обязательно. Е. Ржевская и его мама, директор музея И. Смолькова, часто встречались, были дружны. На одной из книг есть дарственная надпись: «Володя, дорогой, всего, всего тебе доброго. Ел. Ржевская. 21X 2009». По поводу одного из рассказов мы ей звонили, уточняли подробности. Я в то время ходил по ржевским улицам, а в одном из ее рассказов вычитал: Каретная – 14, разбомбленный дом, Казанское кладбище, два огромных креста, детский дом, который не был эвакуирован и работал под немцами. Опрашивал краеведов, они посоветовали, свяжись ты с ней самой, она мировая тетка.
Вживую видел ее дважды. Первый раз на Поклонной горе, когда Ржеву звание так и не присвоили, притормозили на год. Крутился, крутился возле, но так и не смог подойти к своему небожителю. Коллеги говорили, надо было в наш автобус садиться: когда мы вышли, она нас встречала. Второй раз увидел, когда она приезжала к нам на вручение ей звания «Почетный гражданин Ржева». Чем-то она мне напомнила Маргариту Павловну Горскую.
Звоним с Вовкой ей в Москву по поводу рассказа, улицы Каретной, детского дома. Ответила охотно: в Ржеве довоенном никогда не была, в освобожденном и разрушенном городе — совсем не долго, о таких подробностях трудно что-то вспомнить. Ей было уже далеко за восемьдесят.   
Моя жена, работая в школе, сочиняла вместе с ребятами и отсылала Елене Ржевской поздравления с юбилеями на московский домашний адрес (нам его Вовка давал). И дважды Елена Моисеевна благодарила лицей № 35 по центральным телеканалам.
Владимир говорил, что в последнее время к трубке подходили две женщины. Одна из них — видимо, внучка, та самая что в «фейсбуке» сообщила о ее смерти. Вторая —  сиделка. В одном из последних интервью Елена Моисеевна признавалась: «От самой жизни я не устала и хотела бы еще такую же прожить». Из «Знаков препинания»: «У времени нет счета, это мы сами придумали. А есть знаки. Нам подают их на каждом шагу. Но надо прожить жизнь, опрокинуться в пережитое, ошеломиться озарением, увидев его, и вычленить тот знак в потоке еще не прочитанной жизни».
Где и когда похоронена Елена Ржевская, интернет не сообщил пока. И не надо: в памяти тех, кто ее хоть однажды видел, слышал, общался, она будет жить долго, а в книгах — пока люди не разучатся читать.
РАЗМЕСТИТЬ ТАКЖЕ ВК СО ВСЕМИ ФОТКАМИ