Менделеев на шаре

В августе 1887 года в Москве ожидали полное солнечное затмение.  Явление редчайшее, последний раз подобное в столице московского княжества наблюдали в 1415 году при Василии I. Паника случилась жутчайшая. Спустя 472 года затмение наделало переполоху не меньше. Лучший московский журналист того времени Владимир Гиляровский (дядя Гиляй) свидетельствует: «Совершенно темно… Стало холодно и жутко… С некоторыми дамами делается дурно… Мужики за несколько минут перед этим смеялись: «Уж больно господа хитры стали, заранее про небесную планиду знают… А никакого затмения и не будет!» Эти мужики теперь в ужасе бросились бежать почему-то к деревне… Кое-кто лег на землю… Молятся… Причитают… Особенно бабы… А вдали ревет деревенское стадо. Вороны каркают тревожно и носятся низко над полем… Жутко и холодно».

В. Гиляровский делал репортаж из подмосковного Клина, куда ночным поездом примчалось пол-Москвы. Столичный люд привело на клинский пустырь не праздное любопытство и не только повальное увлечение астрономией. Отсюда предполагался запуск воздушного шара, пилотируемого самим А. Кованько, аэронавтом, пионером отечественного воздухоплавания, дослужившим до генерал-лейтенанта. «На борт» он должен был взять Дмитрия Ивановича Менделеева. Борт по сей день хранится в московском политехническом музее и напоминает большую плетеную корзину, глубиной по пояс.

Не было такой области в науке, культуре, экономике, куда бы не внес весомый вклад наш великий ученый масштаба Леонардо. Поэтому РТО (русское техническое общество) именно ему предложило лететь. Дмитрий Иванович уже взмывал на французском шаре в Париже, принимал участие в проектировании отечественного аэростата, да и какой ученый откажется увидеть «вблизи» полное солнечное затмение. «О нас, профессорах и вообще ученых, обыкновенно думают повсюду, что мы говорим, советуем, но практическим делом владеть не умеем, — пояснял Дмитрий Иванович, — что и нам, как щедринским генералам, всегда нужен мужик, для того, чтобы делать дело, а иначе у нас все из рук валится».

Что значит пророчество великого ученого! Именно тот самый щедринский мужик сумел схватить веревку, обмотать ее за дерево и остановить шар, когда при приземлении его понесло, как необъезженного коня. Отдышавшись, Дмитрий Иванович в беседе с крестьянами шутил: «Править неизвестной лошадью, по мне, труднее, чем аэростатом». Приземлился профессор на 120 верст дальше от предполагаемой посадки в усадьбе Василия Салтыкова, внука Салтыкова-Щедрина, классика, сатирика, Тверского и Рязанского вице-губернатора.

Но по порядку. Один шар для наблюдения за солнечным затмением предполагалось запустить в Клину, второй — в Твери. Гиляровский не зря упоминал о жутком холоде. Всю ночь накануне лил дождь, дул шквалистый ветер. Сегодня уровню такой угрозы, случись она близ Москвы, присвоили бы оранжевый цвет. К утру дождь прошел, но ветер не стих. Шар промок, выяснилось, что двоих он не поднимет. Аэронавт и ученый начали спорить, кто должен лететь. А. Кованько сдался. До затмения оставались считанные минуты. Александр Михайлович начал лихорадочно объяснять ученому, когда, для чего и за какую веревку нужно дергать. Дмитрий Иванович слушал вполуха, мол, он еще будет меня, разработчика аэростатов, чему-то учить!

Поражаешься принципиальности ученого: «Люди подумают: если даже дождь делает такое путешествие рискованным, какой тогда прок в строительстве аэростатов?» Поражаешься и его бесстрашию. Шар взмыл в облака. От сильного ветра его начало крутить и болтать. Куда он летит, понять невозможно. Дмитрий Иванович стал лихорадочно открывать и закрывать наугад каждый клапан, пока шар не перестало болтать. Аэростат выскочил из облака — и вот оно! Как на ладони — солнечный диск, заслоненный лунным. Зачарованный профессор забыл о страхах. Он стал записывать наблюдения. Внизу, вспомним Гиляровского, мычат коровы, стенают бабы, мужики — врассыпную, дамы — в обморок. А наверху бесстрашный ученый записывает наблюдения, не зная еще толком, как поведет себя спускаемый аппарат, где приземлится или приводнится.

Высота 600 метров. Д. Менделеев пишет в воспоминаниях: «Весь вид был свинцово-тяжелый, гнетущий. Думаю, что при бывшем освещении можно было бы еще читать, но я этого не пробовал, — не до того было… Сила света примерно как от Луны». На высоте 2,5 километра наблюдения пришлось завершить. Шар опять нырнул в облака, и затмение, длившееся всего-то две минуты, закончилось. Воздухоплаватели, поднявшиеся на шаре в Твери, и того не видели — там с погодой было еще паршивее.

Покончив с затмением, ученый продолжал записывать в судовом журнале: «Запах газа (водорода) слышен. Облако сверху. Подожду опускания». Не дождался. Шар продолжал набирать высоту. Потянул за веревку, чтоб стравить газ – заклинило клапан. В журнале короткая запись: «Заел клапан, но удалось исправить». Для этого пришлось на трехкилометровой высоте лезть по стропам, распутывать веревки, орудуя ножом.

В небе профессор пробыл три часа тридцать шесть минут. На земле (на Тверской земле) его подобрали, обогрели, помогли собрать и спрятать шар. «Среди милых людей отдохнул, но надо было спешить к семье и новым делам», — вспоминал Д Менделеев. Железная дорога уже функционировала, но электричек пока не изобрели. От Сергиевой Лавры до Москвы ходил пароход. До Лавры — только телеги. Дмитрия Ивановича домчали быстро, но и спустя годы он кряхтел: «Эти 70 верст мои бока помнят — такая уж тут дорожка, хоть и столбовая (с верстовыми столбами по бокам)». Да уж — на аэростате не так  трясло. А с дорожками в нашем краю и по сей день беда.