Максиму Горькому — полтора века

Историко-биографическому летописцу, основателю книжной серии ЖЗЛ (жизнь замечательных людей) и «Всемирная литература», писателю с мировым именем (да что там мировым — всероссийским) Алексею Максимовичу Горькому исполнилось 150 лет.
Горький закончил только ремесленное училище, но его книжной эрудиции завидовали академики. И когда последний царь отказал присвоить ему почетное звание русской словесности, из академии в знак протеста выбыли А. Чехов и В. Короленко. В таланте ему не отказывали враги (З. Гиппиус, Д. Мережковский) и даже бывшие друзья (И. Бунин).
В конце 80-х «Художественная литература» начала выпускать подписную серию «Библиотека учителя». Кроме толстых томов классики, по почте присылали книжечки потоньше из цикла «Педагогическое наследие» (от Руссо до Сухомлинского) и «Педагогические раздумья» (от Крупской до Макаренко). Хорошая подписка, но не нашлось в ней места для Алексея Максимовича Горького. И подумалось: «Сбросили с парохода современности». Фильмы о Горьком появились документальные и художественные, и портрет первого пролетарского писателя вырисовался не симпатичный: корыстолюбец, властолюбец, безвольный, в крайнем случае, затравленный.
А с чего началось? С кого? С Солженицына, пожалуй, с его «Архипелага». Вермонтский затворник прошелся по классикам. Достоевский, например, оказался виновен в том, что условия содержания политкаторжан при царских режимах были просто курортными по сравнению с теми, в коих оказался арестованный и осужденный Александр Исаевич. В. Шаламов в пору разлада с Солженицыным горько усмехнулся, мол, сам-то будущий нобелевский лауреат в шарашке томился, а не на лесоповале загибался. Другого нобелевского лауреата, Шолохова, Солженицын обвинял в плагиате вплоть до той поры, пока ему самому шведы не вручили премию. И то не извинился, когда те же скандинавы приперли к стенке с фактами и доказательствами подлинности шолоховских рукописей и дневников. Не верю и все, упорствовал старец — в КГБ и не такое умеют состряпать. Тяжелый человек был Александр Исаевич, это и эмигранты последней волны усвоили. Но ему простительно, он гениален и выстрадал право осуждать. Так вот, о Горьком Солженицын высказался в том плане, что зря его Сталин убрал — он бы и Гулаг еще успел оправдать. Жестоко и вряд ли справедливо.
***
Супругов-эмигрантов В. Ходасевича и Н. Берберову Горький пригрел в своем доме в Италии (мог позволить себе такую роскошь буревестник революции). Что касается Ходасевича, то, пожалуй, никто так благодарно и благородно о Горьком пока еще не написал. «Чугунная женщина» Нина Берберова в своем знаменитом труде «Курсив мой» по Горькому проехала катком. И каково было удивление услышать от Нины Николаевны на литературном вечере во время ее визита в СССР перед его (СССР) кончиной и за пять лет до ее смерти такие слова об Алексее Максимовиче: «Горького я люблю».
Я тоже Горького люблю. И так давно, что разлюбить уже не успею. Школьником добровольно собрался прочесть все его 30 томов.
Книги брал в библиотеке ДК у Веры Марковны, вдовы директора «Электромеха». Терпения хватило, правда, на несколько томов, но до его портретов, включая очерк о тогдашнем кумире Есенине, я добрался. А началось с нашей  учительницы по литературе Екатерины Михайловны Ершовой. Однажды она отпустила класс домой со своего последнего урока с условием, что дети посмотрят фильм «Детство». Как после этого не полюбить Горького? Был в ту пору популярный телецикл «Экранизация литературных произведений». И в кинотеатры детей водили. И не только на фильмы про Ленина, но и на «Муму». Игорь Зиновьевич Ладыгин литературу у нас преподавал уже в поздних классах. Помню, как он читал фрагмент из очерка Горького о Ленине. Вот Владимир Ильич высказывается о Маяковском. Учитель читает по ролям, за Ленина — чуть картавя: «Кричит, выдумывает какие-то кривые слова, и все у него не то, по-моему. Не то и мало понятно. Рассыпано все, трудно читать. Талантлив? Даже очень? Гм-гм, посмотрим»». Игорь Зиновьевич делает театральную паузу и комментирует: «Ну, это Владимир Ильич загнул, конечно». Про отзыв Сталина о Маяковском в ту пору вряд ли учителя знали.
В конце 90-х книжка вышла о Горьком. В ней эпизод забавный. Сталин, хитро улыбаясь (ну а как еще улыбаться коварному хищнику, заманивающему жертву в западню), спрашивает первого пролетарского писателя, кого из поэтов советской эпохи он считает талантливейшим. Горькому ни один не нравился, и он начал гадать, чтоб угодить: Д. Бедный, А. Безыменский. Иосиф Виссарионович улыбается еще хитрее, прищуривается и сражает Горького наповал: «А как вы относитесь к Маяковскому?» Алексею Максимовичу ничего не остается, как излить душу вождю. Посуровев (свидетельствует автор), Горький исповедуется: «Сложно, Иосиф Виссарионович. Когда-то очень любил. Потом наши пути разошлись. Это еще была бы не беда, но он, как вы знаете, оскорбил меня печатно своим «Письмом» в двадцать девятом году. Он обвинил меня в том, что со мною, мол, «начали дружить по саду ползущие ужи!» Автор, правда, подстраховался: «Я не утверждаю, что так было, но могло быть». Могло, но было не так.
Мемуаристы вдруг вспомнили, как Ахматова посетила квартиру Горького, и он смущенно кашлял, когда она рассматривала картины на стенах и антиквариат. А про то, что Горький пробил академические пайки литераторам, не вспоминали. Пайки развозили на лошади по домам, где жили писатели. Ахматова, завидев из окна телегу, пошутила: «Вот едет горькая лошадь».
***
Цветаева знакома с Горьким не была, лишь состояла в переписке. Ходасевич прибыл из Берлина в Прагу в 1923 году, туда приезжал и Горький. Дочь Цветаевой Аля Эфрон пишет: «Марина рассказывала, что тогда, в Праге, Ходасевич не просто предлагал познакомить ее с Горьким, которого очень любил, но — рвался сделать это, благо до Горького, остановившегося в той же гостинице, было буквально рукой подать. Марина, однако, отказалась». В личной библиотеке Горького есть экземпляр «Царь-Девицы» с дарственной надписью: «Дорогому Алексею Максимовичу с благодарностью за Асю. Марина Цветаева. Медон, сентябрь 1927 год». Сестра Ася гостила у Горького в Италии.
 Из письма Марины Цветаевой чешской подруге Анне Тесковой по поводу присвоения Нобеля Бунину: «Я не протестую, я только не согласна, ибо несравненно больше Бунина: и больше, и человечнее, и своеобразнее, и нужнее — Горький. Горький — эпоха».
А что Алексей Максимович? Увы, стихов Цветаевой он не любил и признавался в этом Борису Пастернаку. Нашел же кому признаваться! Бурный эпистолярный роман между Мариной и Борисом подходил к концу. Пастернак еще пылал: «О, как я Вас люблю, Марина! Так вольно, так прирожденно, так обогащающее ясно!» Марина остывала быстрее: «Я бы не смогла с тобой жить не из-за непонимания, а из-за понимания. Страдать от чужой правоты, которая одновременно и своя, страдать от правоты — этого унижения я бы не вынесла».
Алексей Максимович, понятно, о переписке ничего не знал, поэтому и брякнул в письме к Б. Пастернаку от 19 октября 1927 года: «С вашей высокой оценкой дарования Марины Цветаевой мне трудно согласиться. Талант ее мне кажется крикливым, даже — истеричным, словом она владеет плохо… Она слабо знает русский язык и обращается с ним бесчеловечно, всячески искажая его…».  Кричит, крикливый — где-то мы уже встречали эти определения. Ну да — Ленин же говорил так о Маяковском. Впрочем, все это со слов самого Горького.
Своевременно звучит отклик изгнанного Льва Троцкого на смерть писателя: «Ненависть к Горькому «бывших людей» бель-этажа — законная и вместе почетная дань этому большому человеку». Книг о нем в последнее время вышло немало, и авторы серьезные — П. Басинский, Д. Быков. В год 150-летия, может, еще что-то появится. Читайте Горького, он по-прежнему актуален и, как модно сейчас говорить, в рейтинге. Поверим серьезным филологам: «Художественное качество его текстов здесь играет роль второстепенную— хотя по самому строгому счету он войдет в первую десятку русских прозаиков XX века, кто бы ее ни составлял». •