“И было отчество в тени”

То, что Наум Коржавин — большой русский поэт, признавали даже те, кто его не печатал. В СССР вышел всего один сборник его стихов в период оттепели — Константин Паустовский помог. Говорят,  в каких-то школах Коржавина проходят и даже учат наизусть. Например, вот это, хрестоматийное, к 8 марта задают, называется «Вариации из Некрасова»:
... Столетье промчалось.
                               И снова,
Как в тот незапамятный
                                              год —
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный
                                           наряд...
Но кони — все скачут
                                      и скачут.
А избы — горят и горят.
Часто цитируют его строки из стихотворения «Памяти Герцена или баллада об историческом недосыпе». Балладу Коржавин написал уже перед отъездом из СССР в 1973-м. К тому времени он давно отсидел срок, полученный еще при Сталине. Напиши он балладу в конце сороковых — не избежал бы участи Мандельштама: «Но декабристы разбудили Герцена. Он недоспал. Отсюда все пошло». Герцен будит Чернышевского, тот — Желябова, который в свою очередь «Перовской не дал всласть поспать»; затем растолкали Плеханова, «чтоб тот пошел совсем другим путем». И — апофеоз:
Все обойтись могло
               с теченьем времени.
В порядок мог втянуться
                            русский быт...
Какая сука разбудила
                                         Ленина?
Кому мешало, что ребенок
                                            спит?
Арестовали Наума Коржавина в 1947-м за стихотворение «16 октября 1941 года». За стихи тогда не только сажали — лишали жизни. Поэтического слова страшилась всякая власть. Слово считалось поступком. Такое было не только в нашей стране и не только в XX веке. В средневековой Европе за слово на кострах сжигали.  В телефонном разговоре со Сталиным Пастернак пытался донести до вождя: нельзя убивать за слово. Сталин Пастернаку позвонил сам, спрашивал о Мандельштаме: «А он мастер?» Мандельштама ненадолго выпустили. Чудо, что уцелел Пастернак.
Стихотворение, за которое посадили Коржавина, написано 16 октября 1941 года. Немцы только что вошли в Ржев, приближались к столице. 
Календари не отмечали
Шестнадцатое октября,
Но москвичам в тот день —
                                         едва ли
Им было до календаря…

Хотелось жить, хотелось
                                     плакать,
Хотелось выиграть войну.
И забывали Пастернака,
Как забывают тишину…

Казалось, что лавина злая
Сметет Москву и мир
                                        затем.
И заграница, замирая,
Молилась на Московский
                                    Кремль…

Там,
но открытый всем, однако,
Встал воплотивший
                               трезвый век
Суровый жесткий человек,
Не понимавший
                               Пастернака.
Эмке (так его звали друзья) следователи показали листок, который ходил по рукам. Последние строки были чуть искажены. Сути они не меняли, но для большого поэта — это принципиально. На следствии он яростно открещивался. У него спрашивают, кому вы читали стихотворение, а он, кипятясь, настаивал: не мое. К тому же Эмка, убежденный сталинист и коммунист, искренне верил, что вождя в том стихе прославил. Прозрение и презрение придут позже: хвалить начальство — такое же преступление, как и ругать его. 
Ничего странного, когда один большой поэт не любит другого. Тот же Дмитрий Кедрин подметил: «У поэтов есть такой обычай — в круг сойдясь, оплевывать друг друга». Распространяется на всех людей искусства. И не важно, где они в круг сошлись — на родине ли, в эмиграции, добровольном или принудительном изгнании. В «Континенте», парижском эмигрантском журнале, основанном эмигрантом Владимиром Максимовым, Коржавин комментировал статью Солженицына о Бродском. Один Нобелевский лауреат разнес другого в пух и прах. Коржавин не любил Бродского, поддерживал Солженицына. Все трое жили уже не в СССР. Четвертый, Сергей Довлатов, «в круг сойдясь», сделал зарисовку. Сергей Донатович столько создал иллюстраций на соотечественников, ближних и дальних, что друзей у него не осталось ни тут, ни там — одни читатели. Портрет Наума Коржавина, исполненный Сергеем Довлатовым: «Накануне одной литературной конференции меня предупредили:
— Главное, не обижайте Коржавина.
— Почему я должен его обижать?
— Потому что Коржавин сам вас обидит. А вы, не дай Бог, разгорячитесь и обидите его. Не делайте этого.
…Началась конференция. Выступление Коржавина продолжалось четыре минуты. Первой же фразой Коржавин обидел всех американских славистов. Он сказал:
— Я пишу не для славистов. Я пишу для нормальных людей…
Затем Коржавин обидел целый город Ленинград, сказав:
— Бродский — талантливый поэт, хоть и ленинградец…
Затем он произнес несколько колкостей в адрес Цветкова, Лимонова и Синявского. Ну и меня, конечно, задел. Не хочется вспоминать, как именно. В общем, получалось, что я рвач и деляга.
Хорошо, Войнович заступился. Войнович сказал:
— Пусть Эмка извинится. Только пусть извинится как следует. А то я знаю Эму. Эма извиняется так: «Извините, конечно, но вы —дерьмо».

***
Литинститутовец Евгений Евтушенко называл Коржавина легендой. Лучшие воспоминания о нем оставил сокурсник Владимир Тендряков. Другой сокурсник Коржавина Давид Самойлов вспоминал: «Когда Эмка вернулся из ссылки, он приходил в грязной вонючей шинели, и мы всегда хором кричали: «Мандель (настоящая фамилия Коржавина), сними свою мандилью!» Профком литинститута выдал Эмке валенки, носил он их зимой и летом, по снегу и асфальту; прохожие крутили пальцем у виска, но Эмка не обращал внимания. Это в 50-х, после отсидки.
А в ночь ареста в 1947 году, когда Эмка стал прощаться с соседями по общежитским койкам, однокурсник Расул Гамзатов крепко спал. Он пришел поздно ночью, пьяный в дымину и проспал визит МГБ-шников, шмон, арест. Расул продрал глаза и прохрипел: «Эмка, ты куда?» Сердечно обнялись с Владимиром Солоухиным. Кто написал донос на Эмку, до сих пор неизвестно. Любители конспирологических версий подозревают и Гамзатова, и Солоухина, и Тендрякова, отпрянувшего от Эмкиных объятий (позднее Тендряков признается: это от страха). Эмка почти на 30 лет пережил, Тендрякова, Самойлова, Солоухина; Гамзатова — на 15 лет, Евтушенко — на год.
О том, что Наум Коржавин и Эмка Мандель один и тот же поэт, я узнал из песни Вероники Долиной, ему посвященной. Пластинку купил в магазине «Огонек», был такой напротив пруда на Советской. В отделе грампластинок всегда имелось много чего любопытного и даже редкого. То, что в Москве нарасхват, у нас стояло на полке годами. Например, на витрине у окна, что смотрит на торец бывшего магазина «Малыш» (не помню, колесо обозрения  уже в ту пору маячило?) пылилась пластинка с Пастернаком. Там он читает свой перевод шекспировских «Хроник Генриха IV». В Москве раскупили все, что связано с Пастернаком, когда «Новый мир» опубликовал «Доктора Живаго».
Веронику Долину, звездного поющего поэта первой величины, Коржавин услышал, живя в Штатах. Восхитился. Евтушенко, куролеся по Америке, повстречался с Эмкой и привез от него послание Веронике Долиной. Она об этом песню сочинила: «Всемирный голубь Евтушенко письмо за пазухой принес». О том, что Евгений Александрович практически уехал жить в Штаты, Долина тоже язвительно упомянула: «Наш письмоносец величавый пропал в сапфировой дали». На вечере памяти Коржавина в ноябре 2018-го Долина исполнила эту песню, рассказала, что долгое время не знала отчества Коржавина: «Но все твердили, Эмка Мандель, и было отчество в тени».

***
В Россию Коржавин впервые после эмиграции приехал по приглашению Окуджавы. Эмка был почти слепой. Булат Шалвович сказал, что зал его приветствует стоя — Эмка страшно смутился… О его смерти было сообщено так: «В США в возрасте 92 лет скончался советский поэт и драматург Наум Коржавин. Об этом ТАСС сообщила друг литератора Вероника Долина». Небезызвестный украинский телеведущий в 2012 году снял Коржавина в своей передаче «В гостях у Дмитрия Гордона». В гостях, кажется, был сам Гордон, Наум Моисеевич к тому времени совсем ослеп и едва ли ездил по гостям. Он рассказывал о встрече с Ахматовой, Пастернаком, назвал гениальным Твардовского  и ошпарил Гордона признанием, что жалеет об отъезде из СССР.
Вероника Долина на вечере памяти: «Коржавин здравомыслящий был дядюшка, образец здравого смысла, но чудес мне приходилось наблюдать не одно и не два. Я тот человек, к кому он обращался пару раз очень серьезно, без улыбки, с Любой вдвоем (женой Коржавина): «Обещай, что ты поможешь, чтобы мы, когда придет время, оказались в Москве». И я, во что-то неведомое веря, говорила: «Обещаю». А когда пришел июнь (22 июня 2018 года), оглянулась я и вижу — ничего не могу. Не будет их в Москве, ни Любы, ни Наума Моисеевича. Я ничего не могу. Прошло несколько дней, и я услышала, что будет. Будут они в Москве. Спасибо нашему с вами городу, не до конца потерянному». Урна с прахом поэта 28 сентября 2018 года захоронена на Ваганьковском кладбище.  •