К 150-летию Зинаиды Гиппиус

  Поэтесса, драматург, литературный критик Зинаида Гиппиус и ее муж, прозаик, поэт, многократный выдвиженец на Нобеля Дмитрий Мережковский за 52 года совместной жизни не написали друг другу ни одного письма. Они не расставались ни на один день с тех пор, как в 1889 году обвенчались в Тифлисе, вплоть до смерти Дмитрия Сергеевича в декабре 1941 года. Книги их вернулись на родину на излете существования СССР. С тех пор, как чета выехала из России в 1919 году, родоначальников символизма в покинутой стране добрым словом практически не поминали.
Можно еще понять Есенина, затаившего несмываемую обиду и всегда отзывавшегося о супругах-символистах дурно. Зинаида Николаевна прилюдно высмеяла Сергея Александровича в своем салоне. Этот ладно, что с него возьмешь — имажинист прожженный. Но «лунный друг» Блок отчебучил, сочинив предательскую поэму! Гиппиус хохотала узнав, что Блока уплотняют, подселяют четверых красноармейцев. «Мало, надо б двенадцать», — злорадствовала декадентская Сильфида. Андрюша Белый, тоже символист от мозга до костей, увесистый булыжник швырнул в своих же.

***
Вспомним подробней. 1915 год. Приехал рязанский самородок в Петербург, набрался храбрости и направился к Блоку на квартиру. Александр Александрович принял двадцатилетнего юношу, стихи послушал, отправил к Городецкому с рекомендацией: «Стихи свежие, голосистые». Так Есенин вошел в русскую литературу.
Через несколько дней осмелевший самородок рискнул показаться в салоне Гиппиус. Фурору захотелось. Вломился в валенках. Зинаида Николаевна навела лорнет, усмехнулась язвительно: «Экие на вас гетры». И фурора не вышло…
Отомстил Есенин бездарно. У него в пятом томе есть статья «Дама с лорнетом». Там Сергей Александрович о встрече с Блоком, мягко говоря, заливает: «Мы говорили очень много о стихах, но Блок мне тут же заметил: «Не верь ты этой бабе. Ее и Горький считает умной. Но, по-моему, она низкопробная дура». После слов Блока, к которому я приехал впервые, я стал относиться и к Мережковскому и к Гиппиус подозрительней».
Александр Александрович, случалось, выпивал крепко, но перед кучерявым пацаном, которого впервые видел, даже будучи в дымину пьяный, не стал бы свою подругу дурой называть. Не так воспитан. «Двенадцать» Блок напишет через три года, а потому с Зинаидой Николаевной поссориться к тому времени не успел.  Лучше дадим слово Андрею Белому, оно у него не такое корявое, как у рязанского самородка. В начале 1900-х молодого символиста Андрея Бугаева (псевдоним Белого) пригласили друзья на встречу с Мережковскими. Через много лет он вспомнил: «Тут зажмурил глаза; из качалки — сверкало; 3. Гиппиус, точно оса в человеческий рост; ком вспученных красных волос (коль распустит — до пят) укрывал очень маленькое и кривое какое-то личико…» Нет, заберем у Андрея Белого слово. Впрочем, пусть договорит о муже: «Меня поразил двумя темными всосами почти до скул зарастающих щек; синодальный чиновник от миру неведомой церкви, на что-то обиженный; точно попал не туда, куда шел; и теперь вздувал вес себе; помесь дьячка с бюрократом; и вместе с тем — «бяшка». Это был Д. С. Мережковский!»
  Блеск характеристика! Блудный сын Андрей Белый написал это, вернувшись в СССР из эмиграции. Двадцать с лишним лет до того Андрею Бугаеву-Белому дом Мережковских представлялся «оазисом духовной жизни Петербурга». Белый признавался: «В нем поистине творили культуру. Все здесь когда-то учились». Меняются взгляды. Да и попробуй их не поменяй в 1933-то году.

***
 Надо признать, Мережковские, как никто, умели всех против себя настроить. Корней Чуковский написал не только «Айболит» и «Мойдодыр», он был еще и ведущим литературным критиком начала ХХ века. Его острого пера побаивались как начинающие, так и маститые. Гиппиус сделала вид, что не обиделась на Чуковского за отклик на ее книгу стихов: «И потому вся ваша острая и пикантная лирика есть лирика серости, косности и равнодушия. Из ваших книг я впервые узнал, что у косности есть пафос, и у равнодушия — свой лиризм». С примерно таким же отзывом Чуковского о трилогии Мережковского Зинаида Николаевна почти согласилась: «Я нахожу, что ваша статья о нем верная, хотя и не любовная».
 Чуковский вспоминает о последнем годе пребывания З. Гиппиус и Д. Мережковского на родине. Из дневника Корнея Ивановича: «Был сегодня у Мережковского. Он повел меня в темную комнату, посадил на диванчик и сказал: «Надо послать Луначарскому телеграмму о том, что Мережковский умирает с голоду. Требует, чтоб у него купили его сочинения. Деньги нужны до зарезу». Между тем не прошло и двух недель, как я дал Мережковскому 56 тысяч, полученных им от большевиков за «Александра I». Да 22 тысячи, полученные Зинаидой Николаевной. Итого 78 тысяч эти люди получили две недели назад. И теперь он готов унижаться и симулировать бедность, чтобы выцарапать еще сто тысяч».
  У Чуковского — куча детей, он разрывается по редакциям, выбивая грошовые гонорары: «Лень даже развернуть газету: голод, смерть — не до того». У Мережковских детей нет. У них есть квартира в Париже, приобретенная еще в годы самых первых революционных потрясений. Дмитрий Сергеевич хорошо знал историю, он все предвидел. Но Чуковский отдает должное — родину З. Н. и Д. С. любили: «Днем у меня был Мережковский в шубе и шапке, но легкий, как перышко. — Евреи уехали, нас не дождавшись. А как мы уедем не в спальном вагоне? Ведь для Зинаиды Николаевны это смерть. — Похоже, он очень хотел, чтобы встретилось какое-нибудь непреодолимое препятствие, мешающее им выехать».

***
 Семьдесят лет, до начала 1990-х, ни Гиппиус, ни Мережковского у нас не издавали. Да и когда стали печатать — не вдруг купишь. Мы как были самой читающей страной в мире, так и остаемся. Двухтомник Зинаиды Николаевны раздобыть все же получилось. Матерые книголюбы на него не покусились, потому что сборники стихов и прозы Гиппиус выпустили где-то в Грузии на плохой бумаге да еще разноцветными: первый том — зеленый, второй — красный. Практически брак. Четырехтомник Мережковского нам с женой подарила учительница литературы.
  Блок сказал о Мережковском: «Дмитрия Сергеевича все уважают, многие читают и никто не любит». Могло ли Блоку придти в голову, что его старший собрат-символист скорешится с фашистом Муссолини, произнесет по радио такую речь, что сто раз Андрея Белого вспомнишь с его «бяшей». В эмиграции от Мережковского отвернулись самые отъявленные ненавистники Совдепии. Он умер в декабре 1941 года от инсульта. На кладбище Сент-Женевьев-де Буа пришло несколько человек.
Зинаида Николаевна пережила мужа на четыре года. Эмигрантка Нина Берберова, с которой поэт Владислав Ходасевич тоже покинул Россию (а она, соответственно, покинула его в Париже и уехала в США), в романе «Курсив мой» пишет о последних днях Гиппиус: «Она много и часто кричала по ночам, звала его, мучилась приближением смерти, вся высохла, стала еще хуже видеть и слышать и нянчилась со своей полупарализованной рукой. А когда, маленькая и сморщенная, лежала в гробу, кое-кто из пришедших на панихиду переглядывался и говорил: «Прости Господи, злая была старушенция».
  Ее похоронили в сентябре 1945 года. Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский покоятся на русском кладбище Сент-Женевьев-де Буа в пригороде Парижа под одним надгробием. •