Степаныч

 Недавно похоронили ветерана, с которым мы работали на одном заводе, в одном цехе (я устроился в 1975 году). Он был заядлый шашист, резался с дедами весь обеденный перерыв. Когда проигрывал, охал, мол, пора мне на пенсию. Деды, старые вояки, посмеивались: «Тебе до пенсии, как до Пекина раком». И это было правдой. В то время еще были живы участники гражданской и даже Первой мировой.
К Анатолию Степановичу Поганкину мы обращались за консультацией, если нужно было уточнить, что изображено на старой довоенной или дореволюционной ржевской фотографии. Как-то получилось, что мы с ним «на ты», хотя мне до его возраста, как до того самого Пекина. Мы ходили по ржевским улицам, готовили материал и часто встречались. Последний раз, лет десять назад, он нам попался возле бывшей шелкопрядильной фабрики. Про каждую развалину Степаныч нам поведал столько, будто он эту фабрику отстроил, основал и руководил производственным процессом.
Не стало нашего фотографа-краеведа Володи Рыбкина, с которым они всю жизнь собирали старые фото, радуясь каждому новому снимку, как дети. Степаныча я с тех пор не встречал. И вдруг он пришел в редакцию… Коренной ржевитянин. Ему почти девяносто. Я его старался не прерывать. Мне кажется, даже если он что-то напутал, воспоминания таких людей бесценны. Итак, ему слово.
Спрашиваю его: «Ты на «Электромехе», кажется, работал?»

***
— На «Электромеханике» я работал сначала в гараже по ремонту двигателей. Помнишь гараж? Там смотровая яма —  как раз напротив ворот. Они все время были нараспашку. Продувало, как в чистом поле. Болел-болел, пошел к врачам. Сказали, надо сменить профессию, иначе скует так, что не разогнешься. В Калинин послали. Поздняков в то время был главврач сердечного отделения. Областную больницу обслуживал какой-то институт. Мне хороший доцент попался. Он побеседовал со мной, рассказал, как вести себя. Говорит, если тебе хочется пожить, надо стрессов избегать, не курить, не пить. С тех пор придерживаюсь его советов.
— Степаныч, ты родился в Ржеве?
— Да, жил на Зубцовской улице.
— Это в Облупе?
— Зубцовская не считалась Облупой, район назывался Зажмировка или Зажмириха, забыл, как правильно. Центр Облупы —  нынешняя улица Калинина. Там голубятники жили.
Четвертая начальная школа, где я учился, стояла под горой (показывает фотографию), вот домик наверху, крайний. А в этом ряду, в четвертом доме, жила моя бабка по матери.
— Дом бакенщика где-то там был?
— Вот здесь, на месте разрушенного дома. В школе я сидел возле этого окна. Уланский Петербургский имени кого-то там полк вот тут располагался, в казармах. Под горой — конюшни.
— Мне Татьяна Николаевна Горская говорила про какие­-то бани…
 — Гедеоновские. С моста сойдешь, идешь вправо, доходишь до Октябрьской, слева сохранился дом старый, а справа как раз и были Гедеоновские бани. Надпись такая: «Бани берут воду с Волги и оную туда отправляют». Это я хорошо помню.

— Турсков рассказывал, что купцы хотели проложить узкоколейку от устья Холынки, куда причаливали баржи с грузом, до станции Ржев-1. Тяговая сила —  верблюды. Но горбатые не перенесли климата и окочурились.
 
— Когда война началась, я в третьем классе учился. Ребят после четвертого класса переводили в Пушкинскую школу, ее в 1936 году построили. Туда кирпичи таскали на козлах. Так называли скамейки: два рога сюда, два назад, укладываешь кирпичи и несешь.

— Ледоход начинался 14 апреля. Я возле окошка сидел, первым кричал: «Лед пошел!» И уже никаких занятий. Все бежали в затон. Ниже, напротив пивзавода, возле большого затона купцы строили лодки, баржи, чтобы сплавлять товары на продажу в Тверь. И таких затонов было четыре. Три — на правой стороне Волги, один — по другую, ниже «Электромеханики». В одном «Элтра» испытывала лодочные моторы, которые выпускала. К нему примыкал второй затон. У них выход был один и подъезд один. Два купца согласовали выезд на чистую воду. Много отправляли грузов. На берегу располагалась артель «Труд». Пилили доски. Вручную еще. Строили лодки, баржи. Так что четыре затона было, а с Володькой Рыбкиным мы все время спорили…

— Наверху, на пивзаводской горе, крутили канаты. Как сейчас помню, сначала в одну нитку скручивают. Там стояло колесо, большое такое. А вертушки, к которым прицеплялись веревки, маленькие. И передаточное отношение —  сумасшедшее... 

— Володя Рыбкин мне все давал переснимать, что у него было. У кого еще? У Сафронова переснимал, но у него мало. Единственное, что нашел, вот эту школу четвертую. А некоторые виды так и не отыскал. Например, никак не найду снимок набережной Владимирской церкви, где дом моей матери стоял. Такой, чтобы ясно видны были домики. Валера Попов занимался пересъемкой карточек, Турсков Евгений, никак не вспомню отчества... Я даже дома у него был. Когда в церкви краеведческий музей располагался, заведующая Ираида Конкордиевна Смолькова разрешала снимать. Мы с ней вместе в железнодорожной школе учились. С Маргаритой Павловной Горской знаком был, она в трех школах преподавала. Я ей переснимал карточки для краеведческих кружков.

— До войны я книги брал в библиотеке на фабрике колодок. Там мой отец работал в гараже. Раз попросил книгу Аркадия Гайдара «Школа», а  ее не оказалось. Посоветовали сходить в центральную библиотеку. И я записался. Она находилась на Советской площади, где «Октябрь». Бывшее здание Дворянского собрания. С колоннами. А в мое время —  библиотека с читальным залом. И там мне выдали «Школу» Гайдара, толстая такая книга.

— Нас должны были эвакуировать эшелоном, который вывозил фабрику колодок. Эшелон разбомбили. Но нас там не было. Часть, где служил отец, находилась в Погорелом Городище. Он за нами прислал машину. Накануне бомбили всю ночь, мы прятались и не заметили, как за нами машина приезжала. Соседи говорят, чтобы мы шли к Зубцовскому шоссе, на перекресток возле тюрьмы. Как сейчас помню шофера, его дядя Коля звали...

— До самого Горького нас провожал отец. Базу-40 в Алатырь эвакуировали, городишко маленький, а народу собралось… Я в третий класс там пошел. Заставили учиться. А у меня куриная слепота. Чуть стемнеет, ничего не вижу. Однажды с насыпи упал, разбился, домой меня притащили местные. Я не стал ходить в школу. Пришла учительница домой. Сообщили в военкомат. Послали на комиссию. Спрашивают, ты видишь? Днем вижу, говорю, но начнет темнеть, у меня в глазах тоже темнота сплошная.

— Отправили меня в деревню — там полегче прожить. Дети — три девчонки, лет 12-13, два пацана и я — выращивали гречку, просо, горох, грузили на подводы и отправляли в госпиталь. Привезли свиней откармливать, штук десять. Тощие, голодные. Их выпустили, они давай доски грызть. В болотце камыш рос, в нем воды по колено. Младший лейтенант говорит, надо надергать камыша свиньям. Я отпираюсь, вода, мол, холодная, лед уже по краям, а у меня обувки нет. А он мне: «А как же солдаты прыгают в ледяную воду?!». Вот этим он меня купил. Я полез. А через две недели ноги отнялись —  рожа. Мать повезла в больницу — не принимают в  госпиталь. Бабка-мордовка подсказала матери, как найти бабку-знахарку. И она меня вылечила за три месяца.

— Офицер записывает всех, кто участвовал в откорме свиней. Спрашивает меня:
— Сколько тебе лет?
— Одиннадцать.
— А я записываю только с 12 лет.
 И не записал… •