220 лет Евгению Баратынскому

Высоковольтная дата. Но его стихи не бьют током. Никакой искры, электропроводность нулевая, изоляция полная. О самоизоляции Евгения Абрамовича, о том, что в «золотом» веке трудно отыскать поэта более одинокого, пессимистичного и мрачного, говорят все его биографы. Только солнечный Кушнер от него светлеет. Да Бродский ценил выше Пушкина.
Как-то в редакции спрашиваем одну «поэтку», кто ее кумир? На Пушкина с Лермонтовым мы не рассчитывали — эка невидаль. Молодые в основном Цветаеву называли, реже Ахматову. Но эта нас ошеломила. Говорит: «Отгадайте?  На букву «Б». Мы сначала испугались: «Баратынский», что ль?» Нет, говорит, мой — из «серебряного века». Всех перебрали от Блока до Брюсова, от Бальмонта до Бугаева, в смысле, Белого. Сдались. И тут она победно восклицает: «Балтрушайтис!» А мы его выговорить-то могли только с разбегу.
Если кто-то знает наизусть хоть одно стихотворение Баратынского, перед ним можно не только снять шляпу, но и разуться. Поэт без рейтинга, на нем не словишь лайков, гавков и что там еще в сети. Даже детские стишки о птичках и ручейках трудно запоминаются. Ну, разве что любители романсов припомнят «Не искушай меня без нужды», и тот не целиком. Да Иосиф Бродский, повторим, знал его наизусть чуть ли не всего. Строчку про Музу с «лица необщим выраженьем» критики направо и налево стали цитировать после нобелевской речи «нашего рыжего», как называла Бродского Ахматова.
Все же странно, что совершенно не запоминающегося Баратынского Бродский ценил выше Александра Сергеевича. По этому поводу Дмитрий Быков съязвил: «Это потому что как Баратынский, он умел, а как Пушкин — нет». А вот кореш Быкова Веллер, напротив, перед забугорной публикой Пушкина облаивал почем зря. И это еще до того, как Веллера из «Эха» выперли, когда он в журналистку запустил (по делу, кстати) стаканом. Но, как там у Визбора: «И парту бросил он с шестого этажа, но, к сожалению для школы, не попал». Так вот, Веллер за рубежом про «наше все» такие худые лекции читал, что при любом царе ему дали бы пенделя на таможне и обратно в страну не впустили.

***
 Но о Баратынском. Поляки его фамилию пишут через «о». Мол, происхождения шляхетского, фамилия произошла от замка Боратынь, что в польском воеводстве. Теперь и у нас пишут через «о». Израильтяне пристально всматриваются в отчество Абрамович. Критики обращают внимание на такую странность: некоторые поэты, например, Пастернак, со временем свой стих упрощали, впадали «к концу как в ересь, в неслыханную простоту». А Баратынский, наоборот, усложнял, наворачивал, накручивал.
Что там у него с личной жизнью? Детей девять, жена одна. Нет, не рейтинговый товарищ абсолютно. Впрочем, есть зацепка! Евгений вместе с несколькими оболтусами из Пажеского корпуса, куда его определил отец (участник шведской войны, генерал-лейтенант, состоявший при свите Павла I), совершил кражу в особо крупном размере. Пацаны у кого-то стащили деньги и золотую табакерку. Больше всех огреб Баратынский, возможно,  он всю вину на себя взял. Воровство считалось большим грехом для дворянина. А 16 лет — большой возраст, чтобы этого не понимать. Сумма украденного по тем временам тоже огромна. Наказание последовало суровое: на государственную службу — полный запрет, на военную — только солдатом. И Баратынский пошел в солдаты. Попал он, конечно, не в стройбат, а считай в кремлевские войска.
Биографы охают, царь, мол, так строго только с декабристами обошелся десятью годами позже. Поэтому поэт был подавлен и раздавлен, отсюда у него скорбь пожизненная в каждой строке. Но сам Баратынский вот что пишет: «Один раз меня поставили на часы во дворец во время пребывания в нем покойного государя императора Александра Павловича. Видно, ему доложили, кто стоит на часах: он подошел ко мне, спросил фамилию, потрепал по плечу и изволил ласково сказать: «Послужи!»
 Дослужился до унтер- офицера, перевелся в полк, расквартированный в Финляндии, которая в 1809 году вошла в состав Российской империи. Друзья хлопотали о присвоении Баратынскому офицерского чина и переводе его в Петербург. Но царь уперся — ни в какую.
И нелюдимый Баратынский знакомится с женой генерал-губернатора Финляндии Аграфеной Закревской. Роман был недолгим, но плодотворным. Около 200 стихотворений и поэму «Бал» посвятил он Музе с лица необщим выраженьем. Еще каким общим! С этой роковой красавицей Баратынского познакомил его друг Николай Путята, адъютант генерала Закревского. Он и вытащил поэта в Гельсингфорс (Хельсинки), помог устроиться в штаб. Кстати, Путята тоже втрескался в Закревскую. А еще она свела с ума какого-то князя, будущего короля Бельгии, и многих прочих. Клеопатрой Невы назвал ее Пушкин в своем «Евгении Онегине». Эта женщина сатанинской красоты и страсти Александра Сергеевича тоже укусила за сердце.
Пушкин дружил с Баратынским, высокого ценил его творчество. Вот он просит прислать тетрадь со стихами: «Пришли ее мне Феба ради, / И награди тебя Амур». А еще с нелюдимым и замкнутым Баратынским дружили Дельвиг, Кюхельбеккер, Вяземский, Жуковский, Соболевский... Всем бы такое одиночество!

***
Вычитал призыв: «Сейчас время читать Баратынского, читать его намеренно затрудненный стих в эпоху легкого восприятия и беглого скроллинга». Вы не знаете, что такое «скроллинг»? Я тоже.  •