125 лет Ирине Одоевцевой

«В России надо жить долго», — произнес 87-летний Корней Чуковский. Ирина Одоевцева, 92-летняя эмигрантка первой волны, автор мемуаров «На берегах Невы» и «На берегах Сены», большую часть жизни прожила вне России. «Маленькая поэтесса с огромным бантом», как она себя называла, уехала из Петрограда в 1922 году, вернулась в Ленинград в 1987-м. Одинокую, забытую, парализованную, в Париже ее с трудом разыскала Анна Колоницкая-Голембиовская, жена редактора «Известий». Увидев своего кумира в инвалидном кресле, пораженная Анна неожиданно для себя сказала Ирине Владимировне: «Я отвезу вас на родину». Колоницкая вспоминает: «Она взмахнула тонкими, невероятно красивыми руками, глаза заблестели: «Боже мой, вы, наверное, ангел с неба, дайте мне до вас дотронуться. Вы мне продлеваете жизнь». И пообещала, что будет счастлива, даже если умрет в дороге.
Шел второй год перестройки (Одоевцева ее называла перетасовкой). Едва инвалидную коляску спустили с трапа в пулковском аэропорту, журналисты первым делом спросили: «Ирина Владимировна, участвовал ли Гумилев в заговоре Таганцева?» Она ответила уверенно: «Без сомнения!» А у нас в толстых журналах только что вышли статьи, где говорилось о невиновности Гумилева, и чуть позже, готовя к печати в «Художественной литературе» ее книгу, просили убрать строки о заговоре. Ирина Владимировна отказалась категорически.

***
Мужа Одоевцевой Георгия Иванова называли первым поэтом эмиграции, все свои стихи он посвятил жене. Гумилев своей лучшей ученице посвятил одно стихотворение. В одном из бесчисленных интервью Одоевцеву спросили, со многими ли нашими поэтами она успела встретиться. Ирина Владимировна ответила: «Нет». Корреспондент успокоил: «Это они от скромности боятся к вам придти». Одоевцева пожелала встретиться с Евгением Евтушенко, ей когда-то его рекомендовал первый критик русского зарубежья Георгий Адамович. И Евгений Александрович навестил. И стих посвятил. В нем говорится, как поэтесса измазала шоколадом губы, «хранящие память о поцелуях Николая Гумилева и Георгия Иванова». И в прозе о ней написал: «Оставшиеся в живых немногие ревнивые свидетели тех лет традиционно обвинили ее в искажениях, неточностях. Тем не менее, обе эти книги («На берегах Невы» и «На берегах Сены») являются драгоценными историческими документами, даже если там есть аберрации и чересчур вольная игра фантазии».
  К «ревнивым свидетелям» можно отнести Анну Ахматову, первую жену Гумилева. О мемуарах Георгия Иванова «Петербургские зимы» и книгах Ирины Одоевцевой Анна Андреевна отзывалась коротко: «Ни слова правды». Нина Берберова, эмигрантка той же первой волны, приехала в Ленинград чуть позже Одоевцевой, в 1989 году. Приехала не навсегда. Нина Николаевна тоже была возлюбленной Гумилева. В своих не менее знаменитых мемуарах «Курсив мой» она вспоминает, как вошла в вагон поезда Париж-Москва, в котором прибыла из Оксфорда Анна Ахматова, где ей вручили мантию и докторскую степень. Это 1965 год. Берберова пишет: «Она сидит в купе неподвижно. Говорю: «Анна Андреевна, я — Берберова». И вдруг что-то проходит по ее лицу, от глаз к губам, и в этот миг я узнаю ее, беру ее руку и целую ее. Она обнимает меня». Целует руку… Неожиданно для «железной женщины».
Берберову попросили рассказать о Цветаевой. Она сказала, что все о ней написала, но добавила: «Это самая трагическая фигура из всех, что мне приходилось знать… Ей было страшно трудно с людьми. Она не умела быть с людьми…» Марину Цветаеву с сыном Ирина Одоевцева провожала в июне 1939 года из Парижа в Москву. На перроне она вдруг вспомнила и рассказала о том, что Гумилев подарил ей, своей ученице, цветаевский «Вечерний альбом». «Марина Ивановна обрадовалась», — говорит Ирина Владимировна.
Корней Чуковский в разговоре с Николаем Гумилевым в очередной раз услышал про ученицу и съязвил: «Вы ей повесьте на спину табличку «Ученица Гумилева». У Корнея Ивановича есть запись в дневнике от 9 февраля 1920 года: «Гумилев один вылакал всю большую бутылку вина — очень раскис… побежал на свидание к Кульбабе (прозвище Ирины Одоевцевой), забыв о лекции». И вот еще странность: о Корнее Ивановиче, первом критике начала 20 века, в своих книгах упоминают обе, и Одоевцева, и Берберова. О поэтессе с огромным бантом Чуковский в своем дневнике несколько раз вспомнил. Но о Берберовой — ни слова.

***
1987 год. Переполненный концертный зал ЦДЛ. Открывается занавес. Ирину Владимировну с двух сторон держат под руки. Она произносит: «Здррравствуте, господа», — очаровательно грассируя, «звук «р», как виноградину катая», как говорил тот же Евтушенко, Ирина Одоевцева прожила в Ленинграде три, как она говорила, самых счастливых года в своей жизни. Хотя упреков хватало отовсюду. Там эмигранты ее называли предательницей, здесь… Сын Гумилева Лев не пожелал с ней встретиться, а кое-кто скрипел зубами, мол, Ахматова и Цветаева прожили в нищете, а этой предоставили и квартиру, и дачу.
В 1990 году ее похоронили на Волковском кладбище в Ленинграде. Газетные заголовки пестрели: «Ушла из жизни последняя поэтесса Серебряного века». Похожие заголовки появились годом раньше по поводу кончины в Москве Арсения Тарковского. А еще — когда в Принстоне (США) в 1993 году умерла Нина Берберова. И после смерти Давида Самойлова в Таллине — на последнем году перестройки. «Последний поэт Серебряного века» умер прямо на сцене, на вечере, посвященном Борису Пастернаку. Серебряный век у нас никогда не кончится.

* * *
Я сегодня с утра весела,
Улыбаются мне зеркала,
Олеандры кивают в окно.
Этот мир восхитителен...
                                             Но

Если б не было в мире
                                   зеркал,
Мир на много скучнее
                                       бы стал.

Если б не было в мире
                                     стихов,
Больше было бы слез
                                   и грехов

И была бы, пожалуй,
                               грустней
Невралгических этих дней
Кошки-мышкина беготня -
 Если б не было в мире
                                       меня.

***
Потомись еще немножко
В этой скуке кружевной.

На высокой крыше кошка
Голосит в тиши ночной.
Тянется она к огромной,
Влажной, мартовской
                                         луне.

По кошачьи я бездомна,
По кошачьи тошно мне.
1950-51гг.•