Саша Черный, 1880-1932. К 140-летию русского поэта Серебряного века

Недавно тренером московского футбольного «Динамо»  назначили Сандро Шварца. Его тут же прозвали Сашей Черным — так переводится фамилия немецкого специалиста. Любопытно, что в 1908 году министром народного просвещения России назначили Александра Николаевича Шварца. Злой был дядька. Со Столыпиным постоянно ругался, директора Румянцевского музея, отца Марины Цветаевой, обвинил в воровстве. Женщин притеснял, мол, нечего бабам делать в политике и науке, сиди дома, борщ вари. Для лиц иудейского вероисповедания оставил (и даже уменьшил) так называемую «процентную норму». Словом, ретроград ретроградом. В очередной раз России не повезло с министром просвещения. Вспомним Уварова при Пушкине, которому принадлежит фраза «писать стишки не значит еще проходить великое поприще».
Поэт-сатирик Саша Черный к 1908 году уже работал в знаменитом петербургском «Сатириконе» под руководством не менее знаменитого редактора Аркадия Аверченко, «короля русского юмора». Саша Черный обозвал министра «Старец-Шварец». Он всех обзывал. Мама Саши Черного носила фамилию Гликберг не только после замужества, но и в девичестве. Фамилия не самая распространенная, но биографы говорят, что папа Мендель Давидович, разъездной провизор химической фирмы, и мама Марьям Мееровна, дочь зажиточного купца, не были родственниками. Бывает. Но чтобы двух сыновей в одной семье назвали Сашами — это перебор даже для Одессы. Даже для улицы Ришельевской.
У критика Измайлова (псевдоним Смоленский) и Саши Черного (псевдоним Гликберга) как-то зашел разговор о псевдонимах. Эпидемия анонимов захлестнула Серебряный век. И раньше такое было, и не только в России. Пушкин Сверчком подписывался, француз Бейль прятался за фамилию Стендаль. Американцы Марк Твен и Джек Лондон, норвежец Гамсун, Вольтер с Мольером... да мало ли, имя им легион. Но у нас в Серебряном веке псевдонимщики были особо изобретательными. С кого и когда началось, никто уж и не вспомнит. Может, с Горького, может, с Белого. Но после них понеслось: Бедный, Голодный, Приблудный; Безыменский (прототип Бездомного из «Мастера и Маргариты»), скорее всего, не настоящее имечко носил.
 Так вот, Саша Черный брякнул Измайлову: «Нас было двое в семье с именем Александр. Один брюнет, а другой блондин. Когда я еще не думал, что из моей литературы что-нибудь выйдет, я начал подписываться этим семейным прозвищем». Саша Черный не только всех обзывал, но и дурачил. Очевидно же: одессит Гликберг вешает лапшу доверчивому собеседнику, смеется над ним, разыгрывает. Но биографы приняли сказанное за чистую монету и преподносят эту байку за факт биографии. Конечно, все может быть. Вон пушкиноведы и лермонтоведы до сих пор что-то распутывают (и запутывают), а уж Саша Черный для исследователей — загадка сплошь. Он мало о себе рассказывал, автобиографии не оставил.

***
 Мама Саши Черного Марьям Мееровна, женщина больная, истеричная, детьми не занималась. Как только отец возвращался из поездок, родительница с порога начинала жаловаться на чад, и папаша драл всех пятерых, как сидоровых коз. Поэтому они из дому убегали по очереди и без. Александр первый, он же Черный, удрал к тетке в Петербург. Однако Виктория Миленко, автор книги из серии ЖЗЛ «Саша Черный: печальный рыцарь смеха», выяснила, что не было у него в Петербурге тетки. А второй брат по имени Саша — по всей видимости, двоюродный, и родители Гликберги — скорее всего, родня. И одесситом Сашу Черного можно назвать с большой натяжкой. Он сам признавался, что плохо помнит и Одессу, и улицу Ришельевскую. Но в Петербург Саша удрал не из одесского дома, а из белоцерковского, куда перебралась семья. Но это чуть позже, а пока…
Вернувшись из очередной провизорской поездки, папаша Гликберг, как обычно, отлупил детей, а на следующий день отправился в церковь. Старшего сына пора отдавать в гимназию. А не окрестишь, не возьмут: для детей-евреев в царской России существовала «процентная норма», для взрослых — «черта оседлости». Мендель Давидович окрестил всех пятерых, чего тянуть. Гимназию в Белой Церкви Саша не закончил — удрал из дома. Но и в Петербурге, куда сбежал, дальше пятого класса не продвинулся. Пять — какая-то заговоренная цифра. В Житомире, где подростку (переростку) тоже довелось пожить, его снова пристроили все в тот же пятый класс. Но и там не получилось с гимназической учебой.
В Петербурге, как мы выяснили, Саша жил не у тетки, он снимал квартиру. Как бы ни клеймили биографы папу Гликберга, жилье и учебу сыну-оболтусу он оплачивал. Но нерадивый отпрыск то экзамен завалит, то директора обзовет. Дальше — как в том анекдоте:
—Экзамены не сдал, приготовь отца.
— Отец готов, теперь готовься сам.
Домой Саша решил не возвращаться, а родитель финансирование прекратил. Если верить биографам, потом произошло следующее. В 1898 году в петербургской газете «Сын отечества» появилась душещипательная статья. На оборванного, бездомного, голодного молодого человека обратил внимание журналист А. Яблоновский. И написал заметку про мальчика. Много лет спустя этого журналиста Саша Черный приютит в эмиграции, отплатит добром за добро. Статью в «Сыне отечества» прочел еще один добрый человек — Константин Роше. Он усыновил парня, увез в Житомир, устроил в гимназию (в злополучный пятый класс). Там-то юноша и обозвал директора, после чего его исключили пожизненно. Опекун Константин Константинович Роше, пожалуй, первым открыл у Саши Черного склонность к сочинительству — привил-таки папаша Гликберг талант сыну. Вбил, вколотил.
 Но прежде чем окунуться в лучи славы, Саше Гликбергу предстоит сменить не одну профессию, послужить в армии, жениться, вместе с женой побывать на фронтах Первой мировой, после революции перебраться в Литву, Берлин, Рим, Париж…  С Марией Ивановной Васильевой Саша Черный познакомился, когда работал на Варшавской железной дороге. Она была старше его по должности и вообще намного старше. Вместе они прожили 28 лет. На 28 лет она его и пережила. Мария Ивановна замуж больше не вышла, детей у них не было. Профессор Петербургского университета, доктор философских наук, Мария Ивановна была хоть и добра, но строга. Ее многие побаивались, даже бесстрашный, прославленный, язвительный Корней Чуковский, перед которым трепетали литературные светила.

***
Много позже Корней Иванович похвалил статью Лилии Брик о Маяковском. В письме он ей зачем-то сообщил: «Знаете ли Вы, что Саша Черный написал о Маяковском, когда тот приехал в Париж, — стихи ругательные, полные презрения и ненависти?» Нечего сказать, обрадовал! Лилия Юрьевна в статье пишет, как любил Владимир Владимирович Сашу Черного, как постоянно его цитировал, чуть ли не всего знал наизусть. О том, что Саша на самого Чуковского написал презлющую эпиграмму, которую назвал «Корней Белинский», критик Лилии Юрьевне едва ли похвастал. Чуковский без конца цеплялся к сатириконовцам, но в одной статье больно задел самолюбие крайне обидчивого Саши Черного. Потом и сам был не рад, каялся. Хотя статья во многом справедливая и отрезвляющая. Не зря же Саша Черный вскоре ушел из «Сатирикона» от самого Аверченко, за которым сотрудники были, как за каменной стеной. С Корнеем Ивановичем они помирятся. А когда в России совсем забудут о Саше Черном, Чуковский первым о нем вспомнит, и все биографы признают, что теплее, чем автор «Доктора Айболита» о поэте не напишет никто.      
Блок о Саше Черном отзывался с нескрываемой брезгливостью. Захар Прилепин в своей книге о Есенине объясняет, почему: «То, что являл собой условный (или конкретный) Саша Черный, у Блока вызывало омерзение, замешанное еще и на вполне откровенной ксенофобии, а для Есенина просто не существовало и его не смешило. У Блока и Есенина все всерьез, в отличие от Маяковского…»  
Пишут, что французский дом Саши Черного стал центром русской культуры в Европе. Он его построил на купленном в 1929 году участке. Но прожил в нем Александр Михайлович Гликберг всего три года. После смерти жены в 1961 году за могилу поэта платить стало некому. Русская культура в Европе, видать, к тому времени иссякла, и могила поэта исчезла. В 1978 году на кладбище Ле-Лаванду на юго-востоке Франции, в Альпах, установили мемориальную доску. Это на курортном Лазурном берегу.
Последняя поэма Саши Черного называлась «Кому в эмиграции жить хорошо», в ней есть такие строки:
Без русского без берега
Какое, к черту, счастие!
Все дальше он, все мглистее,
О чем тут говорить…•